Мари Вартанян и Аракси, никогда прежде здесь не бывавшие, растерянно двинулись в общем человеческом потоке, жадно прислушиваясь к обрывкам фраз, которыми обменивались те, кто уже разбирался в сути свиданий, приговоров и амнистий.
«К Девятому сентября,[19] наверняка, будет амнистия…»
«Говорят, что осужденных Народным судом это не коснется…»
«В кирпичных мастерских режим намного мягче. Если можно было бы перевести его туда…»
«Судья Стойновский, только он! От трех до пяти максимум…»
В объединенной общей бедой толпе шли и деревенские бабы, и скромно одетые горожанки, а также те, кого презрительно называли «бывшие». Они выделялись на фоне остальных своей изысканной одеждой. Это были супруги высокопоставленных лиц, хотя и не первого эшелона власти, времен Второй мировой, когда мы были союзниками гитлеровцев и почти двоюродными братьями императора Хирохито. Как правило, это были общественные деятели, чья вина в общем-то не была доказана, промышленники, мелкие начальники того времени. Рыб покрупнее судили по другим международным законам, и те из них, кто уцелел, оказались на нарах в строго охраняемых тюрьмах. Здесь же, в Куцияне, попадались всякие: не только политические, но и уголовники, уличенные в сводничестве, валютных махинациях или разбое.
Бывшие люди. Многие действительно были виноваты — кто больше, кто меньше, но нередко встречались и такие, которых обвиняли чуть ли не в катастрофе, вызванной тунгусским метеоритом.
Мари Вартанян обратилась к пожилому мужчине в потрепанной довоенной шляпе типа «борсалино», который шел с корзинкой, обшитой белым полотном. Адрес получателя был написан красивым крупным, почти каллиграфическим почерком.
— Простите, эта дорога ведет в лагерь Куциян?
— Так точно, мадам. Но если позволите, хочу дать вам совет: называйте его рудник Куциян. Рудник, а не лагерь. Власти не любят это слово. Вы здесь впервые?
— Да.
— Дай бог, чтобы это было в последний раз. Поговаривают, что его собираются закрыть. Вы издалека?
Мари Вартанян вздохнула:
— Да. Еще вчера выехали на автобусе, ждали на вокзалах, потом ехали на поезде и снова на автобусе…
— Держитесь, мадам. Изо всех сил держитесь!
Мари Вартанян кивнула и переложила картонную коробку из-под обуви из одной руки в другую.
— Если вам тяжело, давайте я помогу.
— Благодарю вас, и вправду очень тяжело. Мне сказали, что хорошо бы принести сало и смалец.
— Да, это лучше всего. Питание здесь слабое, а труд — тяжелый. Нужна калорийная пища. Вы позволите?
И пожилой мужчина взялся за другой конец веревки, которой была обвязана коробка.
Аракси шагала рядом с матерью, с любопытством рассматривая ползущие по канату вагончики, крутящиеся стальные колеса, а также маленький поезд, который выскочил из-за двух насыпных курганов шлака и тут же скрылся в темном туннеле.
Несколько позже Мари Вартанян и Аракси уже сидели на перевернутой тачке, мать курила. Напротив находилась будка постового, окрашенная в бело-черную полоску. На будке полоскался на ветру национальный флаг. Барьер был опущен, за ним по неровной местности тянулись заграждения из колючей проволоки, натянутой между бетонными столбами.
Пожилая женщина в деревенской одежде прокричала охраннику:
— Ну, давай же, товарищ солдат! На поезд не успеем!
Парень поправил автомат и сочувственно пожал плечами:
— От меня не зависит, бабушка, я только охраняю. Служба.
Аракси спросила мать:
— А мы сможем поговорить с папой?
— Конечно. Ведь на то оно и свидание.
Человек в шляпе «борсалино» взглянул на циферблат карманных часов:
— Уже одиннадцать. Еще никогда так не задерживались!
— Давай же, дружок!
— Сказал же, не от меня зависит…
Такой бессмысленный обмен репликами между ожидающими свидания и постовым мог бы продолжаться бесконечно, если бы с той стороны барьера не остановился военный газик грязно-зеленого защитного цвета. С него ловко соскочил майор милиции и направился к женщинам. Они повскакивали с мест и беспорядочно сгрудились у барьера.
Майор небрежно козырнул и, согласно уставу, представился:
— Майор Луков. Все здесь — на свидание?
В ответ хором прозвучало:
— Все!
— Так вот, сегодня свидания не будет. Рудник не выполнил план по добыче угля, и свидания временно отменяются. Это всё.
Его слова вызвали бурю негодования, женщины завопили, перекрикивая друг друга, кто-то заплакал. Майор безучастно послушал их, потом поднял руку.
— Если хотите что-то сказать, пусть говорит один!
Люди стали несмело озираться по сторонам, наконец, вперед выступил человек в довоенной шляпе «борсалино».
— Товарищ майор…
— Никакой я вам не товарищ!
— Извините. Гражданин майор, я юрист, это нарушение правил. Мы имеем право на свидание с родными каждый седьмой день, четыре раза в месяц! Здесь же не изолятор, а трудовое исправительное общежитие — ТИО, как вы его называете!
— Вы все сказали?
— Да.
— Сейчас послушайте, что я вам скажу: правила пишем мы, а не вы. С сегодняшнего дня свидания будут разрешаться каждый восьмой день, пока план по добыче угля не будет выполнен и перевыполнен. Ясно?
Женщины снова ринулись к барьеру. Мари Вартанян удалось вплотную приблизиться к майору.
— Гражданин майор, очень вас прошу… Мы приехали издалека…
— Все издалека. Никаких исключений! Кто принес посылки, может оставить их здесь, у входа. С точным обозначением имени, барака и номера! На сегодня все!
Майор запрыгнул в газик, и тот сразу рванул вперед по разбитой дороге между кучами шлака.
Вдруг все увидели женщину, которая быстро взбиралась по крутой, чуть заметной тропинке, наискосок пересекавшей гору шлака, крича:
— Кто хочет их увидеть, сюда, сюда! Вот они, они здесь!
Женщины, побросав у барьера посылки, корзинки и сундучки, стали взбираться вверх, по осыпающемуся склону. Они карабкались, скользили, падали, и снова лезли вверх.
Вскарабкались на вершину кургана и Мари Вартанян с Аракси.
Плотно прижавшись к проволочной сетке, они увидели внизу лагерников, которые строем направлялись в шахту, — одинаково черных от угольной пыли, в рабочей одежде, с кирками на плечах.
Послышались крики:
— Георгий! Посмотри наверх! Георгий, это мама…
— Пешев! Твоему заявлению дан ход… Слышишь? За-явле-нию!
— Борислав Крайнев! Где Борислав Крайнев, он что, болен?
Вдруг Аракси крикнула:
— Мама, смотри, это там не папа? Па-а-апа…
И Мари Вартанян тоже закричала:
— Жак! Жак Вартанян!.. Мы здесь, наверху, Жак!
Какой-то человек с киркой на плече, черный, как и все остальные, остановился, приложил козырьком ладонь к глазам и стал всматриваться в людей, сгрудившихся на вершине шлакового кургана. Непонятно, увидел он их или нет — расстояние было слишком велико. Подошедший милиционер слегка подтолкнул его обратно в колонну. И он снова зашагал с остальными.
Начало колонны уже терялось в черном отверстии главной шахты, обозначенной сверху белой дугой и двумя скрещенными шахтерскими кирками. Жак Вартанян вдруг снова остановился, посмотрел наверх, не будучи уверенным, что его видят, потом и он исчез в темноте…
Аракси делает глоток.
— Больше мы его никогда не видели. Вскоре пришло сообщение, что он умер от дизентерии.
Черный прокурор, как и в прошлый раз, лишь пригубил свой бокал.
— Он умер от отчаяния. Мы с ним спали на одних нарах, были знакомы и раньше. Я был его единственной связью с жизнью, тонкой связующей ниточкой. Работа была хотя и тяжелой, но не непосильной. Я хочу сказать, что многим удалось уцелеть. Мы по сей день встречаемся — бывшие лагерники. Дело не только в тяжелом труде — и свободным шахтерам приходилось нелегко при тогдашней технике. И не в пище, а в желании выжить во что бы то ни стало. У Жака не было такого желания, он просто был обречен.
— Да, мой отец всегда был слабым человеком, — говорит Аракси.
— Он вспоминал о вас до последней минуты — о вас и Мари, и не надеялся когда-либо вас увидеть. А без надежды…
Вот тут-то я и вспомнил про того осла, которого увидел тридцать лет назад, серого с белой мордой, и про надежду, как желтая тыква. Мой дед Аврам был очень неглуп, и это вряд ли осталось незамеченным его другом Екклесиастом. Посему он и поделился с Гулякой сокровенными мыслями о смысле жизни и погоне за ветром.
43
— Я знаю место, где хоронили умерших лагерников. Если вы хотите и у вас есть силы, можем сходить.
— Нет, нет ни сил, ни желания… — говорит Аракси.
— А вы как попали в лагерь? — спрашиваю я, не пытаясь скрыть неприязнь.
Он отвечает на мой вопрос вопросом: