я не знал об этом.
Порез от ножа, который нанесла мне Мирелла, вскоре затянулся сам по себе — прошло буквально пару минут. Мне по-прежнему больше всего на свете хотелось убежать, но под их холодными взглядами я не мог даже пошевелиться и с трудом дышал. Краем глаза я заметил, как Чезаре опустил свою руку на плечо Миреллы, и она улыбнулась уголками губ, не спуская своего взгляда с того места на моей руке, где недавно была царапина. Лезвие ножа все так же пугающе поблескивало.
— Мы нашли его, Мирелла, — довольным шепотом проговорил Чезаре, и мне показалось, будто он готов в ту же секунду выпустить мне кишки.
Улыбка на лице Миреллы стала более широкой, но доверия больше не внушала, словно предупреждала: впереди меня ждет пылающий ад. Нож она убрала, руку отпустила, и у меня появился тот самый шанс: я сделал шаг назад. Прямо над моим ухом раздался приглушенный смех, и я вновь почти что окаменел. Кто-то стоял за моей спиной.
— Извини, мальчик, уйти не получится. Ты нам нужен.
Этот голос я слышал впервые: он принадлежал мужчине на несколько лет старше самого Чезаре; говорил он уверенно и намного спокойнее Миреллы и Чезаре. Я заставил себя повернуться к нему лицом и взглянуть на него: его резкие черты лица не выражали ничего кроме ледяной жестокости, он смотрел на меня взглядом хищника, который не ел не меньше недели, но при этом смог сохранить рассудок. Он был старшим братом Чезаре, и его звали Гаспаро Инганнаморте.
У меня не было ни шанса против хотя бы одного из них, даже против Миреллы, а их было трое. Мне не стоило даже пытаться, но я, что было сил, рванул в сторону закрытой двери, не замечая, как Гаспаро успел ухватить меня за воротник. Едва я понял, что произошло, как он откинул меня, впечатав спиной в стену.
— Придется потерпеть, мальчик. Будет больно.
Голос Миреллы Инганнаморте было последним, что я услышал, прежде чем Гаспаро со всей силы ударил меня палкой.
Когда он нанес мне первый удар, я даже среагировать не успел, совершенно не ожидая такого. Мне показалось, что Чезаре усмехнулся, но я не видел этого, потому что за первым ударом последовал второй, третий…
Гаспаро продолжал избивать меня с остервенением ровно до того момента, пока мой крик не превратился в хриплое шипение. В ту же секунду он остановился, успев лишь ещё раз замахнуться.
Я старался хоть как-то закрыться от его ударов, но это оказалось бесполезно, и палка, которую он держал в руках, все равно достигала своей цели. Где-то он рассек кожу до крови. Он смотрел на меня с такой ненавистью, с какой обычно не смотрят на ребенка.
Чезаре и Мирелла прекратили свои любовные утехи и тоже воззрились на меня, желая растерзать на части и тело, и душу.
— Кажется, ты не понял, мальчик, — почти ласково прошептала Мирелла, отстраняя от себя Чезаре. Он жестом руки попросил Гаспаро отойти в сторону, и тот подчинился, в то время как сам Чезаре схватил меня за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. Едва его пальцы коснулись моей кожи, я забыл о боли и перестал дышать. — Ты нам нужен, милый, дорогой мальчик. На тебя возложена важнейшая миссия...
Я не понимал, о чем они говорили, не хотел понимать. Для меня это не имело никакого значения, но для них — было смыслом жизни. Когда я попытался отвернуться от Чезаре, он вновь насильно развернул меня лицом к себе, чуть сильнее сжимая пальцами челюсть.
— Смотри на меня, — почти что прорычал Чезаре, и я посмотрел. — Издашь хотя бы звук, и это все начнется заново. Ты меня понял? — в этом был весь Чезаре Инганнаморте: в угрозах, в жестокости, в хладнокровности. Он не объяснил, что значит «это все», но ясно было то, что ничего хорошего его слова не подразумевали. — Не смей кричать. — И он дал мне пощечину, задев и разбив губу.
Так было изо дня в день, разве что без лишних предупреждений и слов. Чаще Гаспаро бил молча, сосредоточенно, наверняка получая от этого садистское удовольствие, как отъявленный псих. Избиение палкой было лишь первым этапом, и я не скоро научился сдерживать хрипы и крики боли. Иногда, в те моменты, когда приходил Чезаре, они подвешивали меня цепями к потолку, и тогда молчать было невозможно. Но со временем у меня получилось и это.
Самое ужасное — то, что раны, которые мне наносили, заживали с невероятной скоростью, а значит, я не мог умереть.
Когда я первый раз не закричал во время избиения, Гаспаро засмеялся, а потом, оставив меня в таком же подвешенном состоянии, ушел за Чезаре. Сейчас боль от обычных деревянных палок не кажется мне такой неистовой, хотя в те моменты я думал, что рано или поздно умру.
Чезаре зашел с небольшой коробкой в руках, следом за ним все с той же испачканной в моей крови палкой зашел Гаспаро. Мне хотелось узнать, почему они так со мной поступают, но что-то подсказывало мне, что я должен молчать, даже если они начнут резать меня на части. И я молчал, с ужасом смотря, как из коробки Чезаре достал нож и несколько прозрачных банок, наполненных жидкостью розоватого оттенка.
Они сняли с меня оковы, но надели снова практически сразу, на этот раз приковав к полу, и при соприкосновении моей спины с холодным камнем я с трудом смог сдержать рвущиеся наружу стоны и прокусил губу до крови. Их это только сильнее рассмешило.
Чезаре опустился передо мной на одно колено, тупой стороной ножа провел по моей щеке. Знаешь, священник, к боли можно привыкнуть. Можно привыкнуть, даже когда тебе восемь.
Рагиро прервал свой рассказ, на секунду взглянув на отца Мартина: тот изо всех сил старался не смотреть на заключенного, словно стыдясь того, что не сразу поверил в сказанное, но внимал всему, что он говорил, и улавливал каждую его эмоцию, отражающуюся в пугающе разных глазах.
— Чезаре заостренным кончиком ножа надавил на грудную клетку, и я попытался дернуться в сторону, но, заметив, как Гаспаро вновь замахнулся палкой, замер, остановил свой взгляд на его равнодушном лице. Чезаре в те секунды медленно повел ножом вниз, надавливая ровно настолько, чтобы оставить неглубокий порез, но не повредить ничего важного. Сначала я пытался переключиться с одной боли на другую, потом — вовсе отключиться, лишь бы перестать