— Нет, моя радость. Сейчас это новое тело... У него уже другие настройки.
— Но вы не выглядите больным. Носитесь по зданию Бхаумика как торнадо.
— Я не смертельно болен. У меня лёгкая форма. Мне повезло. Сейчас я вне обострения. Однако состояние может ухудшиться в любой момент.
— Каким же было моё первое тело?
Михайлов помолчал. Наконец со вздохом признался:
— Оно было моим донором.
— Вы создали ребёнка с определённым набором генетических признаков, чтобы забирать у него внутренние органы? — поёжилась я.
— Нет, не так, — Михайлов тяжело вздохнул. — В нашем обществе уже давно рекомендуется беременеть молодыми. Пока признаки болезни у родителей не проявились. Но мы это дело отложили — по моему настоянию. И было слишком поздно, когда я поддался на уговоры и согласился на ребёнка. Если болезнь у родителя уже манифестировала — случается сбой в программе, и возрастает вероятность того, что ребёнок родится донором.
— Донором органов? — снова не поняла я.
— Нет. Донором энергии. В нашем мире с этим большие проблемы... Исследователи стали очень быстро терять энергию, Сильвия. Может быть, ваше общество тоже придёт однажды к такому печальному финалу, к быстрому истощению, — не знаю. Но природа хитра, она пытается выжить и способна извернуться. Стоит только зачать ребёнка, будучи уже больным, — как существенно возрастёт риск генетической поломки. С нами так и случилось. И я себя винил, и жена на меня обозлилась. Но поделать уже ничего было нельзя. Я начал терять энергию; и ты стала единственным источником, из которого я мог бы подпитаться. В ущерб тебе.
— Почему это произошло именно с вами, почему я не сделалась донорской парой вашей жене?
— Потому что на момент зачатия и даже появления дочки на свет она ещё была здорова. Прошли годы, прежде чем ей удалось забеременеть снова — но уже не от меня. И на момент новой беременности болезнь манифестировала и у неё. Ребёнок, которого она родила от этого своего... мужа, — он... она, эта девочка... теперь донор моей жены. Жена оберегает дочь, старается не злоупотреблять сладкой добычей.
— Вы сказали, она от чего-то защищает ту девочку. Защищает своего донора, без которого ей не выжить, — да?
— Нет, Сильвия. Всё гораздо сложнее. Донор — это не просто поставщик энергии. Это человек, близость с которым достигает невероятных уровней. Ты не успела стать для матери сложившейся личностью; а с новой дочерью у неё то, что было у нас с тобой. Теперь бывшая узнала, ощутила, что это такое... и ни за что не захочет это потерять. Это ведь была мечта всей её жизни. Ты больше не мой донор... но ты наш ребёнок, в котором энергия буквально бурлит.
Я вспомнила, как меня часто спрашивали, какие витамины я принимаю, чтобы быть такой энергичной, — и вздрогнула.
— Разве нельзя иметь обеих дочерей сразу?
Михайлов взял в свои большие ладони мои руки, сжимавшие игрушку.
— Нельзя, Сильвия. Потому что с некоторых пор у нас есть закон: родители, у которых два ребёнка с сильной энергией, должны отдать одного. И она... выбрала тебя. Той дочерью она не пожертвует. Понимаешь?
Глава 8. Старые родители из мира Фавпи и новое тело
Михайлов внезапно отобрал у меня игрушку:
— Она теперь моя... я не пошутил. Даже не надейся, что я тебе её отдам: испортишь новым запахом.
— Скучаешь по старому телу? — догадалась я.
— Скучаю, — согласился он. — Но новое для тебя безопаснее. Во всяком случае, с точки зрения контактов с не вполне здоровым мной. Хотя да — порой тоскую по ощущениям, которое прежнее тело мне дарило, когда я заболевал и позволял себе аккуратно прильнуть к твоему источнику энергии.
— С какой планеты вы с женой прибыли и какими способами перемещаетесь в пространстве? — рискнула осведомиться я.
— Мы всё ещё не доказали, есть ли жизнь на других планетах. Исследователи — это параллельный мир, продвинувшийся на некоторый уровень от вашего... но всё же незначительно — не настолько, чтобы потерять к вам интерес, как, положим, к мухам или тараканам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Получается, Исследователи нас и создали, раз их мир первичен и уже шагнул дальше?
— Нет, Сильвия, — терпеливо пояснил Михайлов. — Мы не знаем, каким образом образовались миры. Есть лишь ряд гипотез. Ваш мир — второй для нас, куда мы смогли научиться выходить. Поэтому полевые исследования — для нас не редкость.
— И каков же он — ваш мир? Как он называется?
— Фавпи.
— А твой родной город?
— Орси.
— Похоже на названия десертов... — хихикнула я. — Всё на "и"? Это совпадение?
— Только для топонимов.
— Каково же твоё настоящее имя?
— Данвейзел Хэк.
— Звучит по-американски, — я всё ещё пыталась шутить; но Михайлов не улыбнулся.
— Если уж мы появляемся здесь, то вместе с историей. Всегда есть, кому вспомнить, где мы учились, в какой семье появились; всегда находятся нужные подтверждающие документы и свидетельства. Владеть умами людей и управлять их воспоминаниями, создавая ложные, не так трудно. Но мы непосредственно этим не занимаемся, для этого у нас есть нанятые рабочие. Нам помогает ещё один мир — единственный, кроме вас, с которым мы смогли установить контакт.
— Что же это? — горячо полюбопытствовала я.
— Мир люцифагов — собирателей сновидений, которые умеют проникать в самые сокровенные уголки человеческих мотивов, желаний и тревог; они структурируют информацию о людях и передают Наблюдателям — промежуточному звену, люцифагам высшего ранга. Те обрабатывают информацию дальше и передают нам, Исследователям. Мир люцифагов, мир людей, мир Исследователей — три антропоморфных мира. Мы выглядим одинаково, и форма жизни у нас — белковая.
— Расскажи ещё, — попросила я.
— Наши миры очень похожи. Похожи, хотя далеки. Как близнецы: родились, по-видимому, почти одновременно, очень похожи и одновременно разные; близкие, но далекие. Зелёные листья, чёрная земля, жёлтый песок, голубая вода. Дома с окнами и дверьми. Учёба, работа, семья. Кислородное дыхание. Один крупный спутник и куча звёзд на небе. Были войны, болезни; был технический прогресс. Фавпи! Ты права, название мягкое, детское, как в мультике, — а законы суровы по-взрослому. Мало кто решается нарушать наши законы. Им уже много лет.
— Вот это стабильность! — восхитилась я.
— Ты увидишь, что с некоторых пор стабильность мы начали утрачивать... вместе с энергией. Обитатели наших миров тоже очень похожи. А всё-таки, если приглядеться, разница есть. И она — в выражении лиц, в том, как напряжены мимические мышцы вокруг глаз. Я и сейчас смог бы сразу отличить фавпийца от землянина.
— Интересно ты сказал... «фавпийца»? Звучит ужасно, вроде «кровопийца». Ваши планы в отношении людей не несут для нас хорошей перспективы?
— Нисколько. Мы ничем не угрожаем вам. Просто изучаем. Иногда восстание пытаются поднять люцифаги — им кажется, что люди вряд ли заслуживают такого богатого мира. На мир Исследователей они не покушаются — с нами им не сладить; но я знаю, что в мире люцифагов есть те, кто хотел бы восстать против людей. Чем больше люцифаги узнавали о людях за эти века, тем больше они отталкивали их и тем более удручающее впечатление производили. Вы кажетесь им существами, не заслуживающими столь щедрого мира, уже наполовину загубленного вами и испорченного; истории бессмысленной жестокости, масштабных уничтожений людьми друг друга убедили люцифагов в том, что ни жалеть людей, ни воспринимать их как равных себе не надо. Поэтому для вас скорее опасны они. А не мы... не Исследователи.
В своём мире Михайлов был астробиологом: изучал различные формы жизни, проводил испытания, ставил эксперименты. Он с удовольствием окунулся в изучение языков и культур человеческого мира ещё в ранней юности, как его жена — в изучение нашей флоры и фауны.
— Но у нас есть много всего и хорошего, — растерянно попыталась я защитить наш мир и своих сородичей.
— Бесспорно, — согласился Михайлов. — Но плохого больше. Со временем всё станет только хуже. Впрочем, ты этого уже не увидишь.