тебя другие соображения?
– Но это вы пришли к нам… – слегка растерялась Мать.
– Мы пришли, потому что вы нас позвали, – играя обертонами так, чтобы его слова вызывали доверие, возразил Хиркус. – Давайте лучше познакомимся. Итак, я – Хиркус. Это – Арно… Дон Севильяк… Шилема…
– У-у, ведьма! – донеслось из мужской свиты Матери.
– А ты не лезь, если не хватает мозгов и сил! – повысил голос Хиркус, вызывая оживление среди недавних драчунов.
Дальнейшее перечисление имён женщин едва не вызвало новой драки, так как для каждой из них находился отклик сразу у нескольких мужчин, уже наметивших для себя приглянувшуюся незнакомку.
Мать живо переводила взгляд из-под припухлых век с одной названной соперницы на другую, но хранила полное молчание. Недавняя вспышка повиновения ей поселенцев лишь подтверждало её понимание: закончилась эпоха её исключительности, как это повернётся для неё в будущем, – был вопрос?
Но жила ещё надежда…
Однако она видела, три четверти тех, кто считал ещё вчера её взгляд за милость, уже отвергли её: старую, толстую, безобразную – она знала о себе именно это. И только оставались, оттиснутые было, сыновья и дочь, потрясённая происходящим и безропотная. Для них Мать оставалась единственной опорой в этом мире. Иного они не знали. А услышанное от взрослых о прежней жизни для них больше было похоже на сказку: громадные здания, многолюдство, автомобили и самолёты, магазины, телефон и телевидение…
И вдруг появились новые люди.
А с ними женщины…
Много…
Столько женщин сразу вместе не могло быть!
Если только в сказках…
– Мы представились. А теперь – вы! – продолжал знакомство Хиркус. – Девиса мы уже знаем. Этих молодых людей – тоже. А ты кто? – он указал пальцем на первого попавшегося на глаза колониста, заросшего, казалось, с ног до головы волосами и диковатого на вид.
– Меня зовут… Клеманом, – неуверенно отозвался тот.
Но его перебил злорадный смех.
– Пердуном его зовут! – выкрикнул кто-то.
– Это прозвище, – невозмутимо произнёс Хиркус, не давая сбить себя. – Мы говорим об именах. Значит, Клеман?
– Да.
Клеман из-под густых бровей с благодарностью посмотрел на Хиркуса и приосанился.
Перечень имён занял долгое время. Здесь у каждого имелось прозвище, чаще обидное, а истинные имена порой для многих звучали внове.
Колонисты давно так не веселились.
Все знаемые весёлые и житейские истории потеряли для них интерес, превратясь за десятки лет в банальности. А бытие заброшенных в прошлое не располагало к веселью. В прозябании не засмеёшься, не возрадуешься.
А тут Хиркус сыпал новыми шутками, необычно комментировал каждое прозвище, выворачивая так, чтобы из обидного или оскорбительного их значения представить в некоем другом, даже возвышенном виде. Он смеялся или выдавливал из себя слезу, обретая в своём лице нового кумира колонистов, отодвинув прежних, к которым, по-видимому, относился Девис.
Сейчас он, так же как и Мать с детьми, стоял всеми позабытый, словно в стороне. Впрочем, выделялась ещё одна небольшая группа, как вытолкнутая из подвижной массы толпящихся вокруг Хиркуса колонистов. Она состояла из самых дряхлых стариков, ко всему равнодушных и, возможно, мало понимающих, что вокруг них происходит. Но в драке они тоже побывали, хотя, может быть, как статисты.
Размежевание не ускользнуло от внимания ходоков. Арно даже буркнул в ухо дону Севильяку:
– Эти не в счёт.
– Зато этих больше, чем нужно, – также негромко проговорил дон Севильяк, имея в виду тех, кто вновь готовился атаковать женщин.
– Да уж, – согласился Арно.
– Вот бы сейчас сюда Ваню…– мечтательно произнёс дон Севильяк.
– Если бы, да кабы, – сказал Арно и неприязненно добавил: – Нет, и не будет! Не надейся на его возвращение!
– Он будет! – упрямо заявила Шилема. – А с ними мы справимся. Не со всеми сразу, так по-одиночке. Пусть только…
– Уймись! За тебя мы спокойны, а за остальных…
– Вот и пусть забирают их, а нас оставят в покое! Иначе каждый день драться придётся.
– Э, нет, – дон Севильяк прижал к себе Лейбу и ухватил за руку Харуссу. – Я своих не отдам.
– Да они сами убегут, – предрекла Шилема.
Распоряжалась Мать. Она покрикивала на скамулов, а нерадивым из них поддавала ниже спины или подзатыльники.
Казалось, в колонии всё было как прежде. Мать командовала, а скамулы за день заготовили еды на всех, развели костёр, поставили горшки, устроили общий стол. Мать снимала пробы с варева, дочь, следуя её наставлениям, также подгоняла и распекала непонятливых аборигенов.
Колонии людей в этом глубоком прошлом повезло, они нашли здесь и помощников, и работников, бескорыстно служившие им с самого первого дня знакомства с скамулами. Тогда, растерянным и подавленным перлям, в первые дни скамулы принесли еду, которую если сами. Земли вокруг простирались плодородные, где можно круглогодично собирать злаки, зелень, овощи и фрукты. В реках и озёра водилась рыба. Скамулы потребляли в пищу и мясо, благо стада жвачных, грызуны и птицы могли давать его в изобилии.
Люди, со своей стороны, научили скамулов секрету запасать продукты впрок, а также огородничеству и выращиванию злаков на хлеб. Правда, хлеб потребляли только колонисты; с ним было не густо, но почти каждый день приходилось по лепёшке на едока.
С сегодняшнего дня стол стал в два раза больше, и скамулы больше обычного ошибались. Да и как не ошибиться, если пришлось вытаскивать на свет глиняные плошки и деревянные ложки уже, казалось бы, отслужившие свой век: щербатые, изгрызенные, неудобные.
Дон Севильяк, предусмотрительно не отпуская от себя Лейбу и её двух подруг, одобрительно посматривал на покрикивания Матери и суету скамулов, предвкушая, как он сегодня поест на славу. Впрочем, его беспокоило, что какой-то зверёк (иначе он его не оценивал), пристроенный на вертеле у костра, казался ему слишком маленьким для такого многолюдства, толпившегося невдалеке от накрываемого стола: ряда очищенных от коры тонкоствольных деревьев и толстых – для сидения.
Казалось, наступила долгожданная идиллия соединения двух групп людей. Старожилы колонии, не оставив, конечно, мыслей быстрее разобраться с женщинами, вели себя вполне прилично. Стараясь понравиться будущим подругам, вели разговор с потугой на учтивость. Растрёпанные волосы приглажены, руки вымыты в неширокой речушке, протекавшей рядом с поселением. Животы, и так тощие, подтянуты.
Скупо, но уже улыбаются женщины и чувствуют себя свободнее. Утробно похохатывает дон Севильяк, лишь через слово понимающий, о чём ему толкуют любопытствующие колонисты, с уважением притрагиваясь к его колоритным телесам.
Можно было подумать, глядя на них, что вот сельчане сошлись на общий праздник. Своеобразно, правда, одетые. Однако у всех заметно приподнятое настроение, словно перед свершением некоего таинства, что сплотит, поддержит всех и каждого в этом чужом мире…
Мать стукнула грубой поварёшкой по пустому горшку, призывая на трапезу. Глухой звук совпал с возмущённым вскриком Шилемы.
Её некоторая отчуждённость ото всего и невзрачность повергла какого-то незадачливого колониста сделать ставку на неё, пока остальные жадно пожирали взглядами более привлекательных женщин. Недавно полученный урок первому, кто покусился на неё, не был принят во