к одному из кустов, где чаще всего появлялись местные обитатели. За ним увязалась Шилема. Остальные отказались даже выразить своё какое-либо отношение к их намерениям. Надоело.
Что Шилема, что дон Севильяк думали по-разному, хотя лелеяли каждый по-своему одну и ту же мысль.
Шилема представляла ясно, зачем она идёт: поймать и расспросить, чтобы, в конце концов, узнать, с кем они имеют дело, и как это связано с людьми, а точнее, с КЕРГИШЕТОМ.
А вот дон Севильяк, по сути дела, сам не знал, зачем ему понадобилось идти к ним. То ли попугать, то ли, наконец, убедиться в их способности понимать человеческий язык и мимику. А то и заставить убраться куда-нибудь подальше от лагеря и не маячить перед глазами. Либо, что считал самым лучшим, познакомиться через них с теми, кто научил их членораздельному произношению и обратил в христианскую веру или познакомил их накладывать на себя крест.
Однако их поход и желания закончились ничем.
Парочка кошачьих при их приближении как бы смазалась с окружающей местностью, а новые или те же, сколько не ожидали ходок и временница, здесь так и не появились, предпочитая наблюдать за людьми далеко в стороне.
– Эй, вы! – рявкнул во всю глотку выведенный из терпения дон Севильяк. – Предупреждаю! Или вы кого-нибудь пришлёте на переговоры, или я вас перестреляю!
Для устрашения он сорвал автомат и потряс им над головой.
Может быть, угрожающий голос дона Севильяка, а то и понимание угрозы быть расстрелянными, подействовало удивительным образом: аборигенов словно сдуло, унесло…
– Я вам покажу, как играть с нами в жмурки! – гремел ходок, но никто его, кроме людей, похоже, уже не слышал.
– Чем ты их собирался перестрелять? – поинтересовался Арно, когда дон Севильяк, гордый содеянным, с разочарованной Шилемой вернулся в лагерь. – Ты же все патроны расстрелял.
Дон Севильяк надул губы.
– Не все, – сказал он, но опал плечами. – Есть ещё парочка. Да и ты запаслив.
– Э, нет. У каждого свой запас, – сказал Арно.
Знакомство
День истекал в тревожном ожидании.
За дальними кустами или между стволами деревьев мерещилось или так оно было на самом деле: какое-то движение, метались тени. Оттуда порой доносились звуки.
То, что, возможно, вокруг лагеря затерянных во времени ходоков и женщин могли сновать удивляющие их существа, люди смирились. А вот звуки…
Их пытались понять и расшифровать: не человеческая ли это речь? И хотя у каждого находился свой перевод даже с разных языков, все сошлись во мнении – идёт перекличка.
Некоторое оживление в лагере возникло вне зависимости от происходящего в округе, когда наступил ужин. Жарили мясо, ели с аппетитом.
Дон Севильяк во всеуслышание заявил, что он любитель вот так с друзьями на природе поесть и вести разговоры ни о чём.
Арно ухмылялся его словам: откуда у ходока друзья, тем более у дона Севильяка, с которыми можно выбраться на природу? Явно нахватался такой романтики от КЕРГИШЕТА.
Хиркус пытался перехватить инициативу и обратить на себя внимания, возвышенно описывая свои впечатления, но Лейба и Харусса внимали разглагольствованиям дона Севильяка, как откровению, так что витийство Хиркуса постепенно угасло. Только Аннет сидела, потупив глаза. Её оттеснили более настойчивые сёстры, и она всегда находилась чуть в стороне, хотя дон Севильяк её своим вниманием не обходил.
Наступившая ночь прибавила шума вокруг лагеря за счёт рычания, визга и хрюканья зверья, выходящего на сумеречную, а потом и на ночную охоту. Но и в этих звуках людям слышались отдельные слова якобы произнесённые на английском, французском и русском языках. А Хиркус даже уловил некоторые из них сказанные и на языке ходоков. На что Арно глубокомысленно заметил:
– Скоро мы каждый выкрик будем принимать за разговор.
– Возможно, – парировал Хиркус, – но пока что о разговорчивых тварях мы знаем только с твоих слов.
Устроили очерёдность дежурства. С вечера заступил дон Севильяк. В напарники оставил Лейбу. Освобождённые от обязанностей охранять лагерь Харусса и Аннет не протестовали. Но Харусса надула губы и исподлобья следила, как Лейба устраивается поближе к дону Севильяку и взглядом хищницы всматривается в темноту, демонстративно изображая из себя обременённой обязанностью предупредить людей о надвигающейся опасности и, если надо будет, защитить их.
– Дон Севильяк поступил правильно, что отправил вас спать, – заметил Хиркус, устраиваясь на ночлег между Жесикой и Катриной. Посоветовал: – Спите! Думаю, следующую ночь едва ли придётся поспать. Вы тоже спите! – сказал он Хелене и Раде, что все дни после исчезновения Ивана просидели, словно потерянные почти без движения со скорбными и оскорблёнными лицами.
Вспышки гнева порой искажали черты лица античной богини – Хелены. Она была уязвлена до глубины души. Покорная и безучастная Рада тоже раздражала её.
А тут ещё этот!.. Клоун!.. Хиркус!.. Раскомандовался тут!.. Спать им или не спать! Какое ему дело?!.
Она вспыхнула, выплеснув весь яд, накопленный ею в ожидании возвращения Ивана. Она чётко выговаривала каждое слово, и сидя, вначале била пятками землю, а потом, встав на четвереньки, – кулаками.
Испуганная Рада отползла от неё и с ужасом наблюдала за истерикой подруги. Остальные вскочили на ноги. Сесика подошла к Хелене, чтобы успокоить её, но едва устояла от удара ногой в живот.
Досталось всем и поимённо, вызвав зубоскальство у мужчин, при их упоминании, негодование Шилемы и недовольство женщин, услышавших непотребные эпитеты в свой адрес.
Затем бывшие сёстры по секте собрались в кружок и поплакали, хотя было заметно, что между ними возникло размежевание. Как явно видимые трещины, пробежавшие по стеклу и навсегда уже разъединившие осколки, и достаточно ещё одного совсем не сильного нажима – и не собрать их, и не склеить в целое.
Катрина, ранее исполняющая роль главы, не проявляла рвения, больше занятая соперничеством с Жесикой за место при Хиркусе, чем на остальные взаимоотношения её сестёр. Хелена и Рада вообще выпали из общего круга. Зато Сесика, до того безвольная и отодвинутая к периферии влияния на секту, неожиданно стала верховодить. И к ней прислушивались. По-видимому, оттого, что старшая годами подруга для других считалась не соперницей в распределении мужчин, как неких покровителей. А распад как раз и зависел от этого распределения.
Первым это ощутил или понял, Хиркус.
– Пока они там… – кивнул он в сторону женщин. – Давайте подумаем, как нам уберечься от раздрая между нами. А он, хотим мы того, или нет, может возникнуть. Не сразу, конечно… Но может!
– Ты о чём? – спросил дон Севильяк.
Его занимали совсем иные заботы.
Он хотел есть. Это у него уже превращалось в идефикс. И, естественно, ни о какой возможной напряжённости между ним и ходоками не помышлял. Конечно, все они при своих амбициях, но случившееся с ними должно было, по его представлениям, объединять, а не разъединять их.
– О том, что мы застряли с вами здесь надолго. И будем вековать, как и