Читать интересную книгу Лучше чем когда-либо - Езра Бускис

А уж когда мне сказали, что он с детства страдал язвой желудка, и как он маялся и мучился постоянной болью, я совершенно не удивился, все как-то стало на место… Я молча сидел посередине зала музея Оранжереи и, глядя на его картины, чувствовал, как зарождается боль в моем проклятом желудке, и мне вдруг хотелось кричать от боли и от отчаяния…

Если Модильяни произвольно искажал натуру, то Хаим ничего не искажал: он так видел, так чувствовал. По Хаиму жизнь интересная, но в то же время запутанно жестокая, вечно голодная, с постоянной болью… И это она, эта клятая жизнь, искажает все в его картинах. Глядя на его портреты, натюрморты, пейзажи, понимаешь, как все это переплетается с жизнью и меняет представление о ней.

В общем, фрайгнышт… (не спрашивай), как говорили в Жмеринке.

Девушка из кафе:

– Как же это грустно… Своими воспоминаниями ты довел меня до слез… – Она повернулась в зал, смахнула набежавшую слезу и сказала: – Цындун ды лэхт их штарб (Зажгите свечи, я умираю)…

Первый актер, глядя на нее, грустно улыбается.

Девушка из кафе, повернувшись к нему:

– Чего это ты?

Первый актер:

– Ты напомнила мне бабушку Сурку.

– Расскажи о ней.

Первый актер:

– Трудно… Я воспитываю себя. Хочу контролировать не только свое поведение, но и мысли. Хочу заставить себя не думать о вещах, которые очень грустные. Ах! Как же это трудно… Знаешь, мне кажется, что когда я был маленький, я мог заставить себя видеть определенные сны. Перед тем как ложиться спать, я думал о том, что бы мне хотелось увидеть во сне. Я думал очень интенсивно, и мне кажется, мне действительно снилось то, что я хотел. Правда, страшные сны мне тоже снились, и непонятно почему.

Девушка из кафе:

– Все равно расскажи… Она это заслужила. Кто-то ведь должен рассказать, какую жизнь она прожила.

Первый актер:

– Она была модисткой, как говорили тогда, то есть портнихой. Ее муж умер от заражения крови, когда моей маме было два года, а ее брату год. Жила она на иждивении у своего отца, ухаживая за ним и за двумя детьми. У нее была единственная подруга, тоже Сурка. Та жила с мужем и двумя детьми, но жизнь ее оказалась не лучше. Муж пьяница, безденежье… Во время войны в гетто она пекла бублички и продавала. Песня «Купите бублички» написана про нее… Помню, она постоянно, имея свободную минуту, забегала к бабушке покурить и поболтать, и как бабушка внимательно слушала ее рассказы, переживала, сочувствовала… Это ведь было ее единственное развлечение… Она никуда практически не выходила… и нигде кроме Жмеринки не была… Ты представляешь? Нигде кроме Жмеринки не была! И вот однажды, лежа на кровати дольше обычного, услышала беспокойный вопрос мамы: «Ты почему лежишь? Ты себя плохо чувствуешь?» Бабушка посмотрела как-то особенно грустно и ответила: «Цындун ды лэхт (зажги свечи)». – «Зачем?» – «Их штарб (Я умираю…)» Вздохнула… Закрыла глаза… И умерла!

Второй актер:

– Бог не сотворил смерти и не радуется погибели живущих… Это говорю я, Кохэлет, сын Давида, царь над Израилем в Иерусалиме…

Занавес падает. Мы слышим жидкие аплодисменты. Одинокие крики «Браво!» Занавес поднимается, и они втроем кланяются под робкие аплодисменты.

Я вспоминаю… Или фантазирую…

Она сидит на ручке кресла полураздетая и пьет красное вино. Из приемника тихо звучит музыка. Она делает глоток… Затягивается сигаретой, дым от которой попадает ей в глаза. Зажмуривается… Кладет бокал с вином на стол, сигарету в пепельницу и двумя кулачками трёт, и трёт, и трёт глаза… И слезы, слезы появляются в ее глазах… Она медленно поднимает веки, смотрит на меня. Ее длинные мокрые ресницы… Ее размазанные тушью глаза… И застывшие в них слезинки…

– Я не могу без тебя больше, – говорит она тихо.

Затем берет мое лицо в свои ладони. Приближает свое лицо так, что наши носы соединяются. Она смотрит прямо в мои глаза… ее расширенные зрачки… Ее длинные ресницы щекочут меня.

– Иногда, как сейчас, например… – говорит она тихо, – мне больше ничего не хочется, а хочется просто лечь, объять тебя и потухнуть…

Я вижу ее бледное лицо, ее темные глаза, я вижу слезинки, которые блестят. Я протягиваю руки и чувствую, как они касаются… пустоты… И что удивительно! Меня это возбуждает! Меня это возбуждает, как и в ту ночь в отеле, когда мы оказались в том неизвестном городе…

Нет! Мне красивой такой не найти…

Я вспоминаю…

Мы вышли из трамвая на какой-то улице, вроде в центре города, и пошли искать гостиницу и ресторан. Идем медленно, молчим… Каждый думает о чем-то своем.

– Давай сначала гостиницу найдем, – смущаясь, сказал я. Вот козел!

– Да! Это разумно. – И улыбнувшись: – Вот ты уже и начал думать в верном направлении…

– Ой! Ой! Ой!

Опять улыбнулась.

Все гостиницы оказались как назло заняты, и нигде не было мест. Какой-то большой симпозиум в городе. Подойдя к очередной гостинице, она взяла бразды правления в свои руки. Меня посадила в фойе в кресло, а сама пошла разговаривать с портье. Я был абсолютно уверен, что результат будет тот же, но она шла ко мне с улыбкой и с ключом.

Номер был маленький, с двумя кроватями. Каждый сел на свою кровать и молчал. Опять неловкая ситуация…

– А ты молодец! Интересно, что ты ему там наговорила?

– Ничего особенного. Просто сказала, что очень нужно. Он посмотрел на меня, смутился и дал ключ.

– Ха! Мне бы так выглядеть… Столько бы дел наделал…

– А ты еще не наделал?

Я внимательно посмотрел на нее:

– Похоже, я что-то не так сказал?

Помолчали.

– Ну что? Пойдем поищем ресторан?

Вышли в фойе.

– Пойди спроси у своего смущающегося друга, где хороший ресторан.

Она посмотрела на меня с улыбкой и пошла к портье. Ресторан действительно оказался неплохой.

– А твой портье имеет вкус…

И она опять с улыбкой посмотрела на меня:

– Ты чего? Ревнуешь?

– Еще этого не хватало! Я тебя даже не знаю…

– Ревнуешь… Не могу поверить! А ты точно Эзра?

– А тебя не узнать…

– Сама себе удивляюсь! Какое-то чувство уверенности появилось…

Мы сидим за столом в шикарном ресторане, пьем вино, болтаем. Как же мне хорошо и уютно! Не помню, когда мне было так здорово в последний раз. И такое ощущение, что все глазеют на нас. Это же надо такому случиться! Ха! Иногда даже туалет приносит счастье.

Я еще раз посмотрел на нее. Как же приятно смотреть на нее… И она посмотрела в ответ… улыбнулась…

– Как сложилась твоя жизнь?

– Да так, ничего особенного…

– Женат? Дети?

– Разбежались… Детей нет. А ты?

– Все еще одинокая… Одинокая какашка…

– Это ты какашка? А я тогда кто?

– Какаш, думаю… – И улыбнулась. Мне показалось, счастливо улыбнулась. Или нет?

Смотрю кругом. Много людей, красивый ресторан, стол с белой скатертью… Бутылка красного вина… и она… Нет! Мне красивой такой не найти… Я поднял свой бокал:

– Этим маленьким бокалом, но с большим чувством, – улыбаясь, вспоминая Бориса любимый тост: – Хочу выпить за то, что мы встретились…

– За то, что мы снова встретились, – добавляет она.

Выпили. Помолчали…

И в этот момент неожиданно у меня возникает какое-то новое для меня, странное чувство. Чувство, которое я никогда раньше не испытывал. И мне очень захотелось удержать, удержать это мгновение… Удержать все! Мимолетное выражение ее лица… Ее улыбку… Движение головы… Мне даже показалось… Нет! Я почувствовал, что я могу… Могу удержать все это…

А она наклонилась ко мне и тихо, почти шепотом говорит:

– Когда мы шли сюда, я приметила маленький банк. Давай пойдем и ограбим его.

Я улыбнулся.

– Не хочешь? ОК! Тогда давай убежим отсюда, не заплатив… – И склонив голову набок… С мольбой в глазах… – Давай?! Давай сделаем что-нибудь особенное! И забудем обо всем и о всех… Давай! Зачем они нам? Ну их! Какое нам дело до них до всех? А? – Хитро улыбнулась. – А когда полиция за нами погонится, мы спрячемся в нашем номере.

– А ты, оказывается, аферистка. Вот уж не думал!

– Меня никто так еще не называл. – И склонив голову набок: —Аферистка… Ха! Ты заставляешь меня гордиться собой…

И уже в номере, когда мы лежали на моей кровати, а может, на ее, опираясь на локоть и смотря на меня сверху, она с улыбкой сказала:

– И как же я рада снова видеть тебя, Эзра! Когда мы вернемся в аэропорт, ты должен обязательно мне показать тот туалет. Я хочу его видеть собственными глазами… – Целует. Смущается. – Ты только не смейся, Эзра… Я и не знала, что секс может быть так приятен… Мне казалось, что я умру от наслаждения! – И через минуту: – И знаешь еще, Ржавенький, самый лучший секс с тем, с кем и без секса хорошо. Положи руку сюда и давай полежим молча…

И мы лежим, молчим, и как всегда разная ерунда приходит мне в голову. Вот вдруг вспомнил отца… Когда он приехал ко мне в Америку, то привез словарь-разговорник. Показывал мне его и с возмущением говорил: