ложиться в гроб, и вышла за мальчиком из церкви. После этого она сделалась женою своего избавителя[74]. У сибирских самоедов укоренилось убеждение, что дьявол женского рода
Намся Баруси похищает душу; шаману, однако, удается возвратить душу, даже оставившую свое тело, и оживить человека, так как тело без души продолжает жить более суток[75]. Со стороны шаманов, посредников между двумя мирами, посещение загробного царства является делом весьма обычным; достаточно вспомнить рассказ о переселении на небо тадибея Уриера с женою и всем скарбом, сообщаемый Кастреном. Тот же писатель передает, что, когда один миссионер хотел поразить самоедов описанием взятия на небо пророка Илии, те не обратили никакого внимания на чудесное переселение, и один из них заметил прехладнокровно: «Мой брат тоже несколько месяцев тому назад поехал на небо»[76]. Американский этнограф Меттьюз имел возможность присутствовать при таинственном молении одного старого шамана племени навахо и записать молитву, подробно изображающую странствования шамана по загробному миру для возвращения одной из своих душ[77].
Душа, оставившая землю и живых людей для новой самостоятельной жизни, относится у большей части народов враждебно к своим прежними соплеменникам и родственникам. Понятно, что и люди смотрят на покойников с большим опасением и стараются избежать их ненависти и задобрить их. Уже было сказано, что вотяки во время похорон просят не хватать их ни спереди, ни сзади, они же после выноса снимают с петель двери и заметают путь, чтобы покойник не мог найти обратно дороги. Во время поминок, которые обыкновенно справляются на третий, девятый день и в годовщину, угостившись сами и угостив умерших, они читают молитву следующего содержания: «Примите, старики, мы вас поминаем, ради сего праздника, в пиве, в вине не нуждайтесь. Вы жито наше не предавайте червям, животным нашим хворей не напускайте. Остающихся животных берегите на том свете, живите хорошо и нас сохраняйте. Пищи, хлеба уродите, посеянный хлеб не делайте сорным, не пускайте животных в овраг, хищным зверям не давайте. И старики, и молодые, друг друга не обижайте, вместе ешьте и пейте»[78]. Коряки, возвращаясь домой после сожжения покойника, проходят между двумя прутами, которые ставятся для очищения, и шаман, стоя подле них, бьет проходящих прутом, говоря, чтобы умершие их к себе не брали[79].
Черемисы, зарыв мертвого, огораживают могилу наподобие околицы для того, чтобы мертвый не выходил из «сея ограды и не топтал на полях хлеба», – говорит капитан Рычков[80]. Тупилак у эскимосов Дэвисова пролива блуждает около домов, не имея власти в них войти; шаман ангекок извещает о появлении Тупилака, и жители деревни сидят тогда, запершись в своих домах. Прикосновение блуждающей души смертельно, один взгляд ее порождает болезни и несчастья[81]. Особенно шаманисты боятся самоубийц и погибших насильственной смертью. В Новой Гвинее, в случае совершения убийства в какой-нибудь деревне, ее жители в течение нескольких вечеров собираются вместе и поднимают страшный крик, чтобы отогнать душу, если она вздумает возвратиться в деревню. Тела убитых оставляются на месте совершения убийства[82]. У монголов существовали, однако, некоторые ограничения: враждебными и вредными онгонами, т. е. духами, оказывались только души злых людей, души добрых становились благодетельными онгонами[83]. Даже к больному, которому угрожает смерть, дикие люди относятся с большим страхом. В Южной Америке у племени итономов, когда приближается момент кончины, умирающему заклеивают герметически глаза, нос и рот, чтобы его дух не мог причинить никому смерти[84]. Эскимосы, предвидя смертельный исход опасной болезни, строят маленькую снеговую хижину или ставят отдельный шатер, смотря по времени года, и вносят туда больного не через дверь, но в отверстие, устроенное на задней стороне и которое потом заделывается. В хижине оставляют немного пищи, но никто не остается в ней с умирающим. До наступления кончины родные и друзья навешают его по временам, но, заметив приближение смерти, они тщательно запирают дом и оставляют больного эскимоса умирать одного[85]. Улаганские теленгиты в Алтайских горах, для того чтобы покойник не мог вернуться в юрту, выносят его тело не в дверь, а в особое отверстие, проломанное в решетке юрты, в которое труп протискивается с большими усилиями[86]. Самоеды употребляли прежде весьма оригинальный способ, чтобы мертвец не возвращался в чум. Лепехин говорит, что когда покойника вынесут из чума, то через него переходят женщины, чтобы опоганить труп и лишить его возможности встать[87]. Для избежания возврата покойника и его погони наивные дикари употребляют различные ухищрения: бугучанские татары вешают труп на дереве, на котором срубают все сучья, чтобы мертвец по ним не спустился на землю, юраки-самоеды перед уходом с похорон пускают в покойника три стрелы[88], тунгусы, зарыв мертвеца и принеся ему жертву, удаляются, укрывая даже свой след снегом или деревьями, чтобы умершему не могло быть возврата в прежнее жилище[89]. Чаще всего жилище покойника совсем покидается или же уничтожается, а иногда вследствие нескольких смертных случаев дикие племена оставляют свои деревни и переселяются в другое место. Если у эскимосов кто-нибудь случайно умрет в жилой хижине, то это жилище и все вещи, в нем находящиеся, уничтожаются[90]. У центральноафриканских негров при повторении смертных случаев переносят всю деревню[91]. Австралийцы, вынесши умершего из вуурна, т. е. шатра, сжигают это жилье со всеми его принадлежностями[92]. Лапландцы-язычники боялись мертвецов настолько, что в тот же день убегали из того места, где кто-нибудь умер[93]. Юрта умершего якута навсегда покидается, по словам Щукина[94]. У сакаев на полуострове Малакка дом, в котором кто-нибудь умер, сжигается, и это место родственники покидают, оставляя даже весьма выгодные плантации[95]. Макс Бух весьма метко сравнивает отношение христианского миросозерцания к шаманскому и говорит: умерший по христианскому воззрению становится ангелом-хранителем своего ребенка, между тем как по мрачному и ужасающему верованию вотяков-шаманистов даже мать со дня своей смерти делается его врагом[96].
До сих пор речь шла о самой природе души человека в ее отдельном загробном существовании, об отношении мертвых к живым и наоборот; теперь следует вглядеться в условия жизни покойника за гробом, в ту обстановку, которая, по понятиям нецивилизованных народов, окружает человека после его смерти. В этой области миросозерцания безыскусная фантазия людей, столь близко стоящих к природе, пыталась создать по возможности богатые формами образы, но, несмотря на все их разнообразие, представления языческих народов о жизни души после смерти могут быть подведены к двум