— Не исключено, что он прекрасно знает о некоторых возможностях мутантов. Например, о телепатии, — старик подался немного вперед. — И в таком случае все, известное тебе, стало бы известным и мне. Вряд ли Адмирал добивался такого эффекта.
Я честно поразмышлял еще раз.
— Не сходится, — твердо сказал я. — У меня нет обратного канала связи. И таким образом вся полученная и собранная мною здесь информация бесполезна, — я подумал еще. — И вообще — я бы в жизни не стал разговаривать с Адмиралом! Он подписал мой приговор. Он от меня отказался.
— Хочешь сказать, это все мои фантазии, — хмыкнул Грендель, — Ты ведь смекалистый паренек. Если бы дал труд себе задуматься, мог бы и сам сообразить, что у Адмирала тоже есть недоброжелатели, и твоя смерть гораздо больше порадует их, чем твоего отца.
Я упрямо поджал губы.
— Он не искал способов связаться со мной. И вряд ли его волнует моя жизнь. Даже если он не хотел моей гибели, его не интересует, приняли меня в Даунтауне или я подыхаю в каком-нибудь грязном углу.
— По-моему, ты ошибаешься, мой мальчик, — покачал головой Грендель, — сильно ошибаешься… Что ж, время нас рассудит. А пока — вернемся к нашим занятиям… Ты готов?
Выбил меня Грендель из колеи своим разговором. И хотя после занятия потрепал по плечу, назвал молодцом и сказал, что с завтрашнего утра я выхожу на подмогу Бличу, вернуться в прежнее состояние беззаботного счастья мне уже не удалось.
С другой стороны — я хотя бы прекратил думать о Вене. То есть нет, вообще думать о нем я не прекратил — он давно уже прочно поселился в моих мыслях, — но перестал опасаться за те интимные подробности, которые мог невольно передать Гренделю. Хотя следовало догадаться, что у руководителя клана есть много других, более важных дел, чем подглядывание в постель к своим подчиненным.
Честно говоря, только на пути в синтезаторную я задумался — а в какой момент Грендель залез ко мне в голову? Изначально, пока мы говорили об Адмирале и его недоброжелателях, я не замечал никакого нажима со стороны старика и, тем не менее, говорил правду. Желания соврать не появилось ни разу. Конечно, если он, как опытный телепат, действовал ненавязчиво, лишь слегка направляя меня, я мог и не заметить. Но привычного давления не было точно. О чем это говорило — Грендель стал мне больше доверять?
В столовую не хотелось, и я решил, что спокойно доживу до ужина. Завернул только к баку с водой — запить таблетку. Впрочем, лекарство принял почти по привычке. Голова болела совсем чуть-чуть, можно было и потерпеть, но раз я не забыл захватить блистер, то почему бы и не выпить?
В общем, к Дару я пришел раньше времени. Собственно, так и намеревался — мне же необходимо было с ним переговорить насчет отработки за пропущенный день.
Одного не учел — Лейна с синим подбородком, стоявшего прямо у входа, за пятым синтезатором. Заметив меня, он сверкнул глазами и дернул уголком рта, но промолчал. Я подошел, остановился рядом. Синяк, конечно, был выдающийся — не просто синий, как мне показалось издалека, а отливающий фиолетовым, и челюсть, несомненно, у него болела прилично.
— Чего уставился? — резко спросил Лейн. — Красиво?
— Не очень, — признался я, не отступая ни на шаг.
— Из-за тебя все, — зло пробормотал Лейн, — свалился ты сверху на мою голову. Как чувствовал, когда тебя увидел — не к добру Вен тебя притащил. Ненавижу! Вас обоих ненавижу, понял? — он повернулся ко мне, бросив работу, в глазах мешались боль и ярость, и замахнулся.
Я перехватил его руку, резко завел за спину, рывком развернул Лейна и притянул к себе. Все-таки он был очень тщедушным, маленький ревнивый задира. На удивление, сейчас я испытывал к нему что-то, похожее на жалость. Убедившись, что он не будет дергаться, я положил ладонь другой руки ему на подбородок. Лейн тут же замер, только спина напряглась, и я сказал в оказавшийся прямо передо мной светлый затылок:
— Ненависть — неконструктивное чувство, ты знаешь?
А потом повел ладонью сначала по подбородку, потом вбок, снимая отек и исследуя челюсть — нет, пожалуй, вывиха там не было… Чтобы лечить по-гренделевски, мне действительно не надо было проникаться симпатией к пациенту, пальцы и голова все делали сами.
В какой-то момент Лейн рванулся от меня, но тут же замер, не сдержав невольный вскрик, — я ведь продолжал держать его руку вывернутой за спину, и резкая боль в суставе наверняка пронзила его до плеча.
Я отпустил его, и он немедленно обернулся ко мне — уже не собираясь драться, но по-прежнему злой:
— Ты! Ты должен был проиграть. Ты должен был достаться Дорсету!
— Я так и понял, — кивнул я, — именно поэтому, прожужжав мне все уши Игрой, ты ни разу не упомянул, что проигравшему — прямая дорога в постель победителя. Знай я об этом — в жизни не согласился бы идти в Лабиринт… Но ты-то был в курсе. И пошел. Зачем, Лейн? Настолько был уверен в моем проигрыше?
— Да! Дорсет сказал — ты слабак и не выдюжишь. Когда ты в зале спросил про меня, мы с Дорсетом подумали: если я не спущусь — ты тоже не прыгнешь, поэтому я пошел в Лабиринт. Если бы мне хоть немножечко повезло, и если бы кто-то из нас столкнулся там, внизу, с тобой — ты бы выбрался самым последним! Если бы вообще выбрался.
— Вот как? Вы еще и нечестную игру планировали?
— Дорсет сказал, это не будет нечестно, потому что ты не наш. Ты чужак, а с чужаками можно не церемониться…
— Черт возьми, Лейн! — не выдержал я. — Ты хоть о чем-то думал сам? Или просто во всем слушался Дорсета?
Он замолчал, только опять сверкнул на меня глазами.
— Я тебя не понимаю, — я покачал головой, — совершенно не понимаю, правда. И на что ты рассчитывал, когда прыгал в Лабиринт, не понимаю тоже. Кроме слов Дорсета, надо ведь было и подумать немного. Пусть ты не в курсе, что в Скайполе уделяют много времени физической подготовке курсантов. Но вспомнил хотя бы: я недавно ходил в рейд. И что бы там ни говорили о том, какой я слабак, трус, и как рейдеры всю дорогу тащили меня на себе, я поднялся до Полиса, а потом спустился. Это гораздо труднее, чем взобраться по конструкциям при пониженной силе тяжести. В шахте я чуть не умер, а в Лабиринте разве что запыхался.
— В Игре никто не стал бы тебя тащить, — прошипел Лейн, — и помогать. Никто из нас не протянул бы тебе руку.
— Я справился сам, — сухо напомнил я. — И, знаешь, теперь даже рад, что все так получилось. Если бы ты поменьше жаждал отправить меня к Дорсету, то не полез бы в Лабиринт. А, значит, не рассорился с Веном.
— Ты… я… мне… У меня… — он задохнулся и сжал кулаки.
Я подождал, не скажет ли Лейн чего-нибудь более вразумительного, а потом припечатал — чтобы у него не оставалось никаких сомнений, если они вдруг еще имелись:
— У тебя впереди два месяца в кровати Дорсета. Надеюсь, тебе там нравится… А Вен действительно потрясающий любовник, ты был прав, — и уставился на него с вызовом.
Ну пусть ненавидит, пусть. Пусть, в конце концов, врежет. Ему же надо куда-то выплеснуть свою агрессию. Так лучше прямо сейчас. Может быть, тогда наши отношения сложатся проще, и он не станет верещать на разных углах, что я лазутчик верхних. Пусть мы просто не поделили Вена, ну? Подбей мне по этому поводу глаз. Или дай в челюсть, чтобы у меня тоже появился синяк. Только не копи внутри яд, который всем потом выйдет боком.
Но Лейн просто смотрел на меня и ничего не делал. Может, боялся, что я могу его придушить, как Дорсета?
— Что у вас здесь происходит? — раздался голос Дара, и тут же зазвенели склянки. — Проблемы какие-то?
— Нет, — откликнулся Лейн, не отводя от меня взгляда, — мы просто общались, Дар, — и уже тихо, мне: — Я любил Вена как умел. Не думаю, будто ты сможешь лучше, — обогнул меня и пошел к выходу. У двери повернулся: — Так что не удивляйся, когда он от тебя сбежит. Ко мне.
Дверь закрылась, а я внезапно ощутил во рту привкус горечи. Но не смог бы объяснить, от чего она образовалась.
Тут Дар неожиданно ухватил меня за шиворот и встряхнул: