для которой Петерис уже запасался материалами. Лизета, умерев, оставила триста латов, накопленных ко времени, когда она перешла жить к сыну. На них Петерис купил косилку.
Алисе со всеми женскими работами одной было уже не управиться, и пришлось держать батрачку. Так как польки были дешевле латгалок, у Виксн уже второй год работала чужестранка — Янина Ковалевская, молчаливая молодая женщина; блюдя достоинство, она не любила, чтоб ей много указывали. Янина сошлась с работником Силпетерисов — Донатом и осенью собиралась замуж, решив остаться в Латвии.
Покупая на Алисино приданое лошадь, Петерис выбрал кобылу, надеясь, что она будет приносить жеребят. Но пригожая Маша оказалась бесплодной. Обе старые лошади свое уже отслужили, пора было подумать о замене. В позапрошлую осень Петерис продал Максиса и вместо него купил у цыгана караковую кобылу. Петерис не стал бы связываться с цыганом, не будь уверен, что настолько разбирается в лошадях, что никакому цыгану его не провести. Кобыла попалась достаточно упитанная, с гладкой шерстью, здоровая — зубы без изъяна, ноги прямые, сухие, копыта жесткие, бабки непорченые; когда ее гоняли на корде, она легко рысила, о запале и речи не могло быть. Немного подозрительным показалось то, что цыган так легко уступает в цене, — правда, в тот день лошадей на рынке было много, особенно на цене не настоишь. Приведя Райту домой, Петерис долго разглядывал ее, тискал ноги, смотрел в зубы — все как полагается.
Мошенничество цыгана выявилось лишь на другое утро. Когда Петерис приблизился к Райте с недоуздком, она сердито прижала уши, а едва он коснулся ее бока и взялся за хвост, чтобы подсунуть шлею, кобыла взбрыкнула и зубами впилась ему в локоть. Петерис огрел норовистую животину черенком метлы, но только он попытался запрячь ее, как кобыла опять стала лягаться и кусаться. Очевидно, цыган чем-то опоил ее, а действие зелья уже прошло, и Райта обнаружила свои повадки.
Целую неделю Петерис не показывал Райте шлею, а только носил ей хлеб и сахар, трепал по шее, говорил разные ласковые слова, но едва собрался запрячь ее в телегу, все повторилось, как в прошлый раз. Потом Петерис все же наловчился быстро набрасывать шлею, одновременно быстрым движением поднимая хвост, — кобыла только прижимала уши и зло косилась на хозяина. Запряженная, она стояла смирно, и Петерис уже успокоился, решил, привыкнет к новому месту, к хозяину, и все наладится. Автомобилей на дороге она тоже не очень пугалась. Но однажды, когда Петерис поехал в сарай за соломой, Райте под хвост попала вожжа. Все произошло мгновенно: кобыла взбрыкнула по телеге, будто из шланга облила ее, Петерису глаза и понесла со двора. Хорошо еще, что Петерис не свалился с телеги и успел Райту осадить, а то лошадь сломала бы оглобли и повредилась сама. Петерис и днем и ночью проклинал цыгана, ненавидел кобылу, костил ее на все корки, но было уже поздно.
В прошлую осень Петерис сводил Райту к жеребцу и теперь ждал жеребенка. Кобылу для тяжелых работ не запрягал, и старой Маше в эту весну было особенно трудно. Петерис частенько заходил в хлев взглянуть на Райту, даже ночевал подле лошадей и наказал Алисе не спускать с кобылы глаз.
И вот час пробил.
Петерис с Машей только успел пробороновать засеянный овес, как перед хлевом появилась Алиса и замахала рукой. Райта разрешалась от бремени; Петерис примчался в самую последнюю минуту.
— Неси йоду! И нитки, и ножницы! — закричал он.
Но все это Алиса уже давно сложила в корзинку и накрыла белой тряпкой.
— Тащи чистую солому!
Алиса побежала за соломой. Едва она раскидала ее, как появился жеребенок.
Это была кобылка, такая же караковая, как мать, с белой отметиной на лбу. Но когда жеребеночек, пошатываясь, поднялся на длинные ноги и Петерис ткнул его мордочкой матери под пах, к набухшему вымени, Райта затопталась на месте, укусила и лягнула жеребенка и отвернулась.
Петериса это ошарашило, почти испугало, он даже выругаться забыл. Пришла Янина. Все кобылу уговаривали, ласкали, но напрасно. Петерис решил принести кнут и, как еще никогда, огрел кобылу.
— Не надо, Петерис!
— Пресвятая богородица!
— Я ее, сволочь, порешу!
— Петерис, прошу тебя!
Алиса вцепилась мужу в локоть. У Петериса глаза затуманились слезами, и он швырнул кнут на землю.
— Она не подпустит жеребенка!
В голосе Петериса звучало отчаяние.
— Коровьего молока дать надо.
На всякий случай Петерис велел Алисе сходить в «Апситес», где был телефон, и позвонить ветеринару.
Алиса прибежала только через час.
— Коровье молоко слишком жирное, — задыхаясь, проговорила она.
Спешно сварили ромашковый чай, подлили молока, насыпали сахару. Петерис опустил в подойник руку и сунул палец жеребенку в рот. Но жеребенок ткнулся мордой слишком глубоко, пойло попало в ноздри, и он чуть не захлебнулся. Когда Петерис поднял руку повыше, же: ребенок стал тянуть один воздух.
— А соски нет?
— Надо поискать.
— Ну, конечно! Вечно у тебя ничего нет, когда надо.
Алиса побежала в дом. Но пока она искала соску, мыла бутылку, Петерис с жеребенком уже успели понять друг друга.
— Ну, смотри, молодец какой!
Петерис заулыбался во весь рот.
В воскресное утро Петерис с Ильмаром пилили дрова. Петерис пребывал в хорошем настроении; плавно, точно скрипичный смычок, скользила пила — Ильмар уже научился хорошо пилить. Правда, у него нет той стати и той силы, что у Петериса в отрочестве, но за четыре летних месяца отец приучил сына к работе, закалил растущие мышцы. Ильмару еще нет четырнадцати, но в поле он работает не хуже крепкой женщины, даже лучше: пропахивает картошку, сидит на жнейке, роет канавы, рубит кусты. Не ко всякой работе привлечешь Янину, хорошо, что у Петериса подрос такой помощник. Этим летом они по субботним вечерам и воскресеньям вдвоем распилили и перекололи дрова, осталось немного, до обеда легко управятся.
Ильмар каждую неделю навещает родителей. Прошлой осенью, когда немцы из Латвии переселились на захваченные