еще считаю, что вы сможете услышать меня — без эмоций, подключив логику. Расскажи я тогда полковнику, и мой сын стал бы бастардом. Я искала ему лучшей судьбы и нашла её. Дальше — обратный путь уже невозможен, по документам он де Монбельяр. Это не исправить, вам ничего уже не доказать. Внешность не имеет значения — только официально заверенный документ. А под ним стоит подпись Хранителя печати. Вы знаете, как подтверждается дворянство нового человека — это целая цепь свидетельских показаний и доказательств. Я прошу вас не рушить жизнь моего ребенка, если он хоть сколько-то дорог вам, как сын вашего друга.
— Если вы станете моей, Маритт, — брякнул вдруг он.
— Гадостей от вас не ожидала… — помолчала я, удивляясь: — Считала мудрее. Зачем вам? Строением я не отличаюсь от других женщин.
Он стал ходить передо мной туда-сюда. И я только сейчас отметила, что он погрузнел, потяжелел, но в военной форме смотрелся прекрасно — внушительно и авторитетно. А вот вел себя нелогично. Я не боялась и даже не возмущалась. Как-то сразу было ясно — или проверка, или просто брякнул, не совсем подумав. Когда мужчина хочет, он смотрит иначе… Или когда любит. Там другое… А тут детский сад какой-то.
— Вы отличаетесь способом мыслить, взглядом на жизнь, манерами, смелостью… логикой, — наконец разродился выводами де Роган.
— Это и так к вашим услугам. Мне тоже приятно с вами общаться, только если без ерунды. И только в общении вы сможете получить удовольствие, раз уж видите меня в этом. Я любила и люблю своего мужа, других мужчин в моей жизни не будет. Мы были счастливы, насколько это вообще было возможно. Но, к сожалению, меня хватило только на одного ребенка. Дружить со мной намного выгоднее, есть и некоторые идеи, подобные тем… но, боюсь, для всего свое время.
— Вы о маневренности? — присел в кресло хозяин кабинета.
— Обо всем. В России есть сказка о мастере Левше. Он был из великих и даже сумел подковать блоху — металлическими подковками. Я плохо помню… но, кажется, в Англии была то ли выставка… то ли нужно было просто похвастаться и его вместе с блохой и микроскопом отвезли туда. Там его сманивали и задаривали, но он любил родину, а еще понял одну вещь там… И, вернувшись в свой городок, быстро собрался и поехал к самому главному военному начальнику, чтобы донести до него — англичане свои ружья кирпичом не чистят! Кирпичной крошкой то есть — от порохового нагара. Потому и в цель попадают. Он ходил везде, доказывал, кричал, просил, а его гнали… Так и умер где-то под забором — простудившись… была зима. Без денег умер, без понимания…
— Полагаю… потом начальство само пришло к этой мысли — когда пришло время, — задумчиво сделал выводы де Роган, — я обещаю вашему сыну высокое покровительство, мадам.
— А что касается остального? — встала я.
— Буду думать. И вы правы — у меня довольно женщин, но почти нет интересных собеседников. Разрешите проводить вас, Маритт — в знак высокого расположения. Ваш мальчик… — резко развернулся он ко мне уже у двери: — Алекс с огромным нетерпением ждал его — своего сына! Если бы вы видели его разочарование… первый ребенок — девочка, погибла в родах. Потом была еще одна, и еще — две дочери. Вы считаете — он заслужил такое?
— Сочувствую графу, — растерялась я, — сама бы счастлива иметь дочь, но понимаю вас. Мне жаль, что у него так сложилось. Но моей вины в этом нет.
— Не представляю себе… — покачал он головой, нахмурившись и сдвинув брови: — Я дам вам знать. Но постарайтесь не делать глупостей, мадам.
— Обещаю. Глупостью было обратиться к вам за помощью. Или нет… решать вам.
Хмыкнув, герцог открыл для меня дверь кабинета.
Побеседовав по дороге к карете с Франсуа, будто прощупывая уровень его интеллекта, он согласился что лучший вариант, это артиллерийское направление или пехотные войска со всеми вытекающими: гренадеры, вольтижёры, фузилёры, саперы, шассеры… Сын ориентировался во всем этом, как рыба в воде. Возле самой кареты их разговор принял оттенок доверительного спора.
— Простите, ваша светлость, но мой отец считал…
— Рад был вас видеть, мадам, — прощался де Роган, подсадив меня в ландо: — Что касается курсов в университете, о которых говорил мсье Франсуа, я договорюсь. Подойдите завтра к главному входу в полдень — вас будут ждать. Все объяснят и проведут к кому и куда нужно. Обучение будет бесплатным. Всего хорошего.
По дороге, крепко держа Франсуа за руку, я вспоминала весь разговор, переживала, бесилась, строила дикие планы! И только казалось или правда меня хорошо так сейчас встряхнуло? Но, кажется, депрессия уходила — мне предстояла борьба за сына.
Глава 31
Через пару дней мы по приглашению перебрались к Дешамам — тоже решили, что так будет лучше и веселее. Я заняла кабинет хозяина, которого он лишился на время, разрешив поставить там кровать. Леон потеснился ради Франсуа. А Андрэ отправился в Ло до выяснения обстоятельств — кто-то должен был там оставаться. Да и жене его было неуютно одной в большом доме.
Каждое утро, нагрузившись учебниками… плотные ковровые торбы с ними забрасывались на плечи и смотрелось это странновато — скажем так. Сумок в это время еще не было, свои вещи бедный люд перевозил в корзинах, а кто побогаче — в маленьких и больших сундуках и широких низких торбах с затяжками, которые звались баулами. И я предложила купить ребятам в подарок небольшие сундучки с ручкой поверху или подобие жестких кожаных ягдташей через плечо — это было бы и приличнее, и удобнее. Но нет…
Где-то это было даже ожидаемо. Я понимала, что сейчас круг авторитетных для мальчика людей, мнение которых он будет учитывать, ожидаемо расширится. Отсюда и нежелание как-то выделяться — в толпе ему было комфортнее. Но это не позиция лидера! Рауль с малых лет растил из него будущего командира. Раньше друзьями Франсуа были отец и Андрэ, еще были приятели из деревенских, но это другое… там изначально признавали его главенство. Сейчас начинался новый этап — узнавание общества. И влияние этого общества в любом случае скажется на ребенке.
Я понимала, что — вот оно, началось! Теперь с каждым днем незаметно и закономерно сын начнет отдаляться от меня. Сейчас он, как губка, впитывает в себя все новое и это не только знания. И только сейчас начинается истинно его жизнь, а дальше она станет совсем