иногда выходить в свет — готовить почву для представления Франсуа. Нужно будет разослать открытки, что-то еще… И снова ловила себя на том, что мысли путаются и куда-то теряются. А я замираю и бездумно смотрю в никуда, а из глаз бегут слёзы.
Самый острый период, самый горький, самый одинокий…
Ответ с датой и временем прибыл уже на следующий день. До самой встречи оставалось три часа. Дешам был на службе, мне нужно было успеть привести в порядок одежду сына и свою, сделать прическу и просто — успокоиться. Пришлось просить горничную. Мы успевали по времени, и даже спокойно, не запыхавшись, дойти до губернаторской резиденции.
Я надела темное платье в винно-пурпурных тонах с отделкой из стружки черных страусиных перьев вокруг декольте. На винного же цвета шляпу накинула край черного кружевного палантина, опустив концы на грудь — вдовий наряд предполагал более скромный вырез. И, как положено, короткие кружевные перчатки… тоже в траурном цвете.
Уже на подходе к Гранвелю нас догнал изящный двухместный ландолет. Форейтор горестно простонал:
— Мада-ам, ну как же так? Вы не дождались! Присаживайтесь со всем удобством, и вы, молодой господин, тоже.
Так же неспешно, как мы шли, экипаж катился по центральной площади. Франсуа, кажется, отошел от неожиданности и предположил:
— Кажется, губернатор добр к нам. Вы зря так волновались, мама.
— Решение еще не принято, но не переживайте — вам просто нужно оставаться самим собой. Сейчас отец гордился бы вами.
И ребенок улыбнулся, снова поправляя кружевное жабо и шитые золотистым узором обшлага жюстикора.
— Мы вдвоем с ним выбирали этот цвет, — довольно заглянул он мне в глаза.
— Да, в цветах мужского наряда он тоже замечательно разбирался.
— Вам не больно, когда я вспоминаю его вот так — вслух?
— Нет, — улыбалась я, — я все равно думаю о нем почти постоянно. И говорить о нем только приятно.
Вестибюль дворца показался мне незнакомым — в прошлый раз он был празднично украшен розами и статуями, а сейчас в пустом пространстве под высокими сводами гулко отдавались наши шаги. Нас встретил мужчина в скромном костюме и попросил пройти за ним, иначе мы рискуем запутаться в переходах. Я благодарила… сердце билось где-то в горле, рука судорожно сжимала скальпель.
Я не смогла без него. Просто не могла заставить себя выйти из дома без единственного своего оружия, без единственной теперь защиты. И мысли наподобие «кому ты сдалась, возрастная дура?» в адекватное состояние не возвращали. Без этого предмета, в этот раз перевитого для маскировки винного цвета лентой, я чувствовала себя не то, что беззащитной — голой.
Де Роган встретил нас в своем кабинете, вставая из-за стола. Но движение не закончил, опустившись в полу-кресло опять и не сводя взгляда с моего сына — то, чего я и ожидала, к чему готовилась эти дни.
— Ваша светлость, мсье герцог, — сделала я глубокий «придворный» реверанс, который тоже репетировала последние пару суток. При нем поклон настолько низок, что лицо упирается в складки раскинувшегося по полу платья, и чтобы не испачкать их пудрой, принято поворачивать его набок. Я ткнулась, что называется, мордой… потому что скальпель тоже достиг пола и стукнул. Гадство… к глазам подступали слёзы. Сейчас этот гад должен хоть что-то сказать, чтобы я поднялась наконец. И почти сразу же прозвучал смешок и шаги — хозяин кабинета шел к нам.
— Позвольте вашу руку, виконтесса, — потянул он меня за протянутую руку и помог выйти из реверанса, целуя её потом.
— Я смотрю — ничего не меняется. Вы опять с ножом. Лекарь снова на посту?
— Дворец полон народа, а болезни молодеют, — согласилась я.
— Позвольте представиться, ваша светлость, — прозвучал сбоку взволнованный голос сына, — Франсуа-Луи виконт Ло де Монбельяр.
— Весьма приятно, но у меня имеются вопросы по этому поводу, — резковато ответил де Роган, внимательно изучая его лицо вблизи: — Поэтому, молодой человек, позвольте мне побеседовать с вашей матушкой наедине. Я долго не задержу вас, прошу подождать в креслах за дверью.
— Мадам? — почти шепотом спросил сын.
— Мы давние знакомые с его светлостью. Благодарю вас за беспокойство, Франсуа, но оно беспочвенно.
— Как скажете, мадам, — бросил ребенок предостерегающий взгляд на герцога.
Когда дверь за ним закрылась, я перевела взгляд на де Рогана.
— Смелый малыш, — прошептал тот и помолчал, внимательно разглядывая меня: — А вы тогда носили сына ла Марльера… Де Монбельяр знал об этом? — и сразу же ответил сам: — Думаю — да… вы должны были сказать ему, это в вашем духе.
Я молчала.
— Не отрицаете. И опять я не ошибся — вы умны, с вами действительно было бы о чем говорить, даже о стратегии наступления. Это ваши мысли?
— Элементарная логика, — держала я себя в руках.
— Какая…? Почему я уже ничему не удивляюсь? Что вы сейчас сказали? — он по-шутовски оттопырил ладонью ухо. Специально выводил меня! И я не сдержалась, он бесил меня с первой встречи, с самого первого его слова и взгляда.
— Я сказала — простая логика! Это просто — в солдата труднее попасть, если на его груди не белеет жирный крест. И конная лава или пеший строй россыпью не понесет такие потери, как сомкнутый.
— Как случилось, что вы родили сына от Алекса? — провел он меня за руку и усадил на канапэ.
— Спросите у него. Я не собираюсь обсуждать подробности. Но хочу просить вас подумать вот о чем — Франсуа родился в положенный срок, в законном браке и является дворянином в шестнадцатом поколении. Мой сын записан в первой дворянской книге, как отпрыск одного из самых старинных Домов Франции.
— Младшая ветвь.
— Это не так важно, ваша светлость! Зато перед ним открыты все дороги, он может получить хорошее образование. Что ждет его, объяви вы его бастардом ла Марльера? И на каком, извините, основании? Внешность? Так у него мои волосы.
— Алекса.
— Да ну? У него черные глаза моего мужа.
— Алекса. Это его ресницы, его черты лица. Любой, кто увидит их рядом, неминуемо сделает правильные выводы.
— Я благодарна вам, ваша свет…
— Зовите герцогом. За что вы мне благодарны?
— Что вы стали говорить со мной об этом. Диалог всегда предполагает возможность…
— Вернуть Алексу сына, дать ему наследника. Вы понимаете, что совершили преступление, лишив род наследника? — ровно интересовался он.
— Я полагаю преступлением сеять своё семя где попало. Я знала вас раньше и сейчас вижу перед собой умного человека, который смог принести мир в мятежную провинцию и все эти годы держит власть в ней твердой рукой. Я все