ей угодничества на горестность.
– Сил уже нет! – провыла Задрина. – Работаю круглые сутки, все выходные подряд. Детей не вижу. На больничный ушла… Чуть что – выговор. Сами хапают, а мы как рабы…
Задрина затряслась, словно стиральная машина, включившаяся в режим отжима белья.
– Надо изучить вопрос, – обратилась Бабенкова к своему помощнику.
Долговязый и схожий с пугалом, одетым в просторный костюм, Цаплев поморщился, испытывая неприязнь к неучтенному посетителю, как к необходимости бежать в магазин за хлебом, когда все уже на столе и все уже за столом, но установил ручку над блокнотом.
– Расскажите подробнее, – попросила Бабенкова, заметив, что Цаплев готов записывать.
– Документы подписывает задним числом, другие, ненужные, меняет или выбрасывает из журнала, – начала перечислять Задрина, вытирая слезы, – на собрании рявкнул мне «заткнись» у меня и запись есть.
***
Столько бумаг, сколько пришлось отправить по ничтожному делу ленивой, примитивной, но по базарному скандальной журналистки Задриной прокурору, адвокату, Бабенковой и Хамовскому, Алик никогда не оформлял. Казалось, мир сдвинулся с ума, всем высокопоставленным лицам оказалась так необходима Задрина, никчемный продукт хитросплетений и уловок, что они готовы были ради ее процветания уничтожить его – такого хорошего и прекрасного, каким он себя объективно оценивал, глядя на свои профессиональные достижения.
Конечно, прокурор у него не значился в друзьях, как и Бабенкова, как и адвокат, образ которого он иронично использовал в своей книжке, но такой сумасшедшей атаки он не ожидал. А сумасшедшей она получалась потому, что все бумаги должна была составлять и отправлять простодушная секретарша Бухрим, которая легко могла сделать в одном предложении ровно столько ошибок, сколько раз годовалый ребенок делает в штаны в течение дня.
На плохом компьютере в хорошую игру не сыграешь. Старый коллектив с одной стороны – налаженная машина, с другой стороны – некоторые детали настолько изношены, что требовали замены, но все они находились под строгой защитой Трудового Кодекса.
– Ольга Николаевна, вы прокурору документы подготовили? – эта фраза стала для Алика главной фразой месяца, правда, с той разницей, что вместо «прокурора» могли прозвучать другие официальные лица.
Причем все чиновники ставили для исполнения требований такие короткие сроки, что даже в туалет некогда было… Какие уж тут творческие поиски и журналистика…, Алик успевал разве только планерки провести. Вся его работа свелась к оправданию своих действий против Задриной.
***
«Плохая пища требует много бумаги, – рассуждал на эту тему Алик. – Плохой мир тоже». Стихла эта история сама собой, унеся примерно три месяца жизни.
ПОСВЯЩАЕТСЯ НИЦШЕ
«Золото слов выбирают не в тазиках ушей, а в черепном лотке мозга».
Алик читал «Заратустру» Ницше и восхищался: Ницше через это произведение подарил не сюжет, не героев, а собственные размышления читающего. И Алик восхищался, казалось бы, своим находкам:
***
Голос
«В открытые двери заходят и воры – в открытое сердце проникнут невзгоды. Чтоб было комфортно следи за дверьми, у дома – снаружи, у дома – внутри».
«Чужой голос, в отличие от иных шумов, не дает слушать самого себя. Голос заставляет думать о том, о чем не хочешь. Он – острие ментальной армии властвующей особы, в маленьком нефтяном городе – Хамовского. Его голос входит и завоевывает. Его выгоняешь, он входит. Увлекает и загоняет собственное мышление в такой далекий угол сознания, что не сразу его и найдешь.
Вот собственное опять откликнулось. Но каким усилием воли! Собственное пришло, но говорит невнятно, почти неслышно на фоне внешнего голоса. А голос не ослабевает – он меняет интонации, он сбивает ход собственной мысли, он похож на ворон, налетающих на цыплят. Но так происходит, если есть собственное. Если я его настойчиво возвращаю. А если не противодействовать, если у человека нет собственного мнения, мысли?
Человек под воздействием властного голоса становится похож на тряпичную куклу, которую набивают соломой. Кукла обретает плоть голоса. И таких кукол – полный зал, а может и полный маленький нефтяной город, а может и вся Россия покорена технологичными голосами и образами телевидения. Общество потеряло разборчивость и запускает внутрь все, что настойчиво просится.
«Когда же ты заткнешься?!» – кричит душа. Нет кнопки. Кнопка внутри него: того властителя, который в зале говорит с несмеющей ему перечить аудиторией. Хамовский – это худший вариант телевизора».
***
Христианство
«От церковных слуг исходит ощущение, что они призваны для того, чтобы герой, подобный Иисусу, никогда не возник».
Обычно в легенде о Христе принято усматривать лишь святую индивидуальную жизнь человека, идущего к смерти за идею. Но не единство ли таких частных случаев, нанизанных на исторический путь человечества, должно давать общий результат? Так почему в христианском мире среди верующих христиан распространены при вере в Христа не Христы, а Иуды, чиновники, его казнившие, и народ, его предавший?
***
Мастерство
«Выбирая плоды, глупо спрашивать мнение породивших их растений».
Писать по писаному, подменяя слова, но не меняя смыслы, – не в этом ли умение многих? Они слизывают и мажут. Строят дом, начиная с крыши. Строят сначала мост, а затем устанавливают под ним сваи. Бросают самолет в воздух и на лету спешат, приделать ему крылья. И никто не замечает этих трагедий, потому что многие подобные сооружения никогда не падают – они замирают в безвременье на полках архивов: самолеты без крыльев, мосты без опор, крыши без стен… В них нет пассажиров, на них нет прохожих, под ними никто не живет. Все это создано для погон, для того, чтобы получить еще один ключ для дверей, открывающихся при произнесении заклинания, начинающегося со слов «кандидат, доктор, профессор…». Это часть волшебного мира иллюзий.
***
Про Ницше
«Сердечные чувства – самая лживая гирька при оценке добродетелей».
Говоря загадками и иносказаниями с позиции авторитетной можно обрести множество умных толкователей, которые, несомненно, найдут множество истин в том, что изначально лишено смысла, а несло только необычность и красоту. Если бы природа узнала, сколько смыслов извлекает человек из обычного заката солнца…
Плохо, когда больные органы начинают подсказывать голове, а то и руководить ею. А это легко получается, когда голова уверится в полной зависимости от больного органа. Тут может быть философия больного желудка, когда все плохое есть несварение, а все хорошее сводится к удачному обеду, без отрыжки и изжоги.
Мир с точки зрения пиявки грязен и мутен, наполнен кровью и жаден, поскольку носит массу крови и не делится. Вся ценность гостя, с точки зрения пиявки, заключена в