Проводимое автором «Мифа “Ледокола”» разграничение международных отношений — мировой капитализм против революционной России — не мешает ему, вопреки логике, отрицать наличие классовых мотивов в политике сталинского руководства. Отмежевываясь от «других историков», он считает излишним, как уже говорилось, заниматься поисками глубинных, в том числе классовых, причин советско-германского конфликта. Но в чем же состоит задача историка, как не в том, чтобы всесторонне исследовать круг вопросов избранной темы? Разумеется, и ее контекст, охватывающий и «теоретические основы», и «идеологические корни» политики государств, решившихся на войну друг с другом. И можно ли квалифицированно судить о советской внешней политике, отвлекаясь от вполне определенных доктринерских основ этой политики, обусловленных коммунистической идеологией, а тем более — игнорируя тоталитарную сущность советской системы? Можно ли вообще представить себе работу, в которой методология изучения прошлого свободна от тех или иных общих рамок такого изучения, раскрывающих замысел работы? Г. Городецкий своими пристрастиями подтверждает — нет, таких работ не бывает.
Суть, так сказать, концепции Г. Городецкого в том, что в преддверии мировой войны враждебное капиталистическое окружение от слов перешло к делу, поставив Советский Союз не просто в положение «международной изоляции» (как у Сталина), а — в положение страны, подвергшейся «осаде» со стороны многочисленных внешних врагов. И нацистской Германии, и западных демократических государств. Дело, оказывается, было еще хуже, чем это представлялось Сталину. Ныне историк «исправляет» политика.
Но было ли положение СССР столь безнадежным, безвыходным, как это хочет представить Г. Городецкий, смело развивающий версию «Фальсификаторов истории»? А если, как он советует (правда, другим, но не себе) «постараться понять настроения людей того периода и не судить о них с позиций сегодняшнего дня» (с. 12)?
Сталину ситуация виделась из Кремля отнюдь не столь безрадостной. В сентябре 1938 года через газету «Правда» он публично объявил, что «вторая империалистическая война на деле уже началась», а в марте 1939 года на партийном съезде подтвердил: «новая империалистическая война стала фактом», но она «не стала еще всеобщей, мировой»{891}. Излишне говорить, что в «Мифе Ледокола”» этих сталинских определений, столь важных для уяснения мотивов предвоенной советской политики, читатель не найдет. В противном случае пришлось бы согласиться, что ситуация «второй империалистической войны» исключала изоляцию, а тем более «осаду» Советского Союза, дав Сталину — наконец- то! — возможность сполна воспользоваться так называемыми межимпериалистическими противоречиями.
Все же Г. Городецкий, противореча самому себе, признает, что такое принципиальное изменение в международном положении Советского Союза имело место. Но в его изложении произошло это случайным образом — опосредствовано, вопреки намерениям Сталина. Произовило из-за недальновидности (чтобы не сказать, глупости) английского премьера Н. Чемберлена, предоставившего в конце марта 1939 года гарантии безопасности Польше, которая стала следующей мишенью Гитлера после оккупации Чехословакии. Английские гарантии, пишет он, «вызвали непредвиденный драматический переворот в международных отношениях… с его непосредственными и трагическими последствиями» (с. 51. Курсив мой. — В.Н.). Не захват Чехословакии в прямое на рушение Мюнхенского соглашения, а английские гарантии Польше привели к трагедии: стали «первым залпом второй мировой войны», изменив «одним ударом» всю международную ситуацию (там же).
Вот ход его удивительных умозаключений.
Своими гарантиями Польше «Англия фактически бросала вызов Германии, тем самым полностью отказываясь от ключевой роли в равновесии сил в Европе» (с. 51–52). Что и вынудило нацистов «добиваться нейтрализации Советского Союза», в поддержке которого нуждалась и сама Англия (с. 52). «Таким образом, без всяких тайных замыслов Советский Союз стал основой равновесия сил в Европе» (там же). То есть, не провал западной политики умиротворения и приближение всеобщего вооруженного конфликта на Европейском континенте вынудили обе враждующие капиталистические коалиции обратить свои взоры в сторону Москвы в поисках ее поддержки, а жалкие потуги Н. Чемберлена. Вот так в нагнетании международной напряженности фюрера нацистской Германии, взявшего на прицел Польшу, опередил глава английского правительства!
По ходу этих рассуждений следуют (чтобы окончательно запутать читателя?) ритуальные нападки на В. Суворова (хотя было обещано более не возвращаться к его персоне) за осуждение пакта Сталина с Гитлером в преддверии их совместного нападения на Польшу. Забыв в очередной раз о своем призыве видеть события «именно такими, какими они были», Г. Городецкий отвергает критику советско-германского пакта, остерегаясь, однако, оспаривать анализ В. Суворовым фактов и документов. Во всем он винит Холодную войну, стимулировавшую, по его словам, возрождение «мифов» 1920-х годов, которые «основывались на упрощенном понимании событий, приведших к заключению пакта» (с. 52). Дело было, следовательно, не в стратегии враждующих государств, а в событиях, происходивших, по Г. Городецкому, вопреки политике европейских лидеров. Кто на самом деле проявляет «упрощенное понимание событий», пусть судит читатель.
Выходит, истинная причина и советско-германского пакта, и вообще возникновения войны в Европе — в антигерманском демарше Англии. Не следовало ей гарантиями Польше отказываться от роли третейской судьи в делах континента, так как это и сблизило гитлеровскую Германию и сталинский Советский Союз. Да, нетривиальный подход к истории, не хватает разве что поговорки «англичанка гадит»…
А что если читатель поинтересуется, так ли обстояло дело, как это рисует Г. Городецкий, заостряя внимание на зловещей роли английских гарантий, и обратится к уже известным историческим материалам?
А. Тойнби, современник описываемых событий и, пожалуй, наиболее известный британский историк XX века, согласен с тем, что тогда, в первый весенний месяц 1939 года, Европа вступила в самый пик сползания во всеобщую войну. В предисловии к соответствующему тому многотомного «Обозрения международных дел в 1939–1946 гг.», главным редактором которого он был, Тойнби писал, что, со многих точек зрения, Вторая мировая война фактически началась с оккупации Чехословакии 15 марта нацистской Германией и лишь формально — с ее нападения на Польшу 1 сентября. Март 1939 года стал переломным для международных отношений, но не из-за английских гарантий, а по причине насилия нацистов над Чехословакией{892}.
А что говорят давно опубликованные официальные советские документы (которыми пренебрег Г. Городецкий) о том, как в Кремле оценивали ситуацию на Европейском континенте после предоставления английских гарантий Польше в ответ на нацистскую агрессию? Почувствовали ли на себе Сталин со товарищи «трагические последствия» гарантий? По этим документам легко установить, что «действительные события» развивались не так, как описано в «Мифе “Ледокола”».
По мнению сталинского руководства, «наиболее серьезные события, в корне ухудшившие положение в Европе», были связаны с действиями нацистской Германии и ее фактической союзницы фашистской Италии. Таковыми событиями, угрожавшими многим странам, оно считало расторжение Гитлером, использовавшим в качестве повода предоставление Польше английских гарантий, англо-германского морского соглашения от 18 июня 1935 года и декларации о дружбе и ненападении между Германией и Польшей от 26 января 1934 года, а также объявление о предстоящем заключении военно-политического союза между Германией и Италией. Наконец, говорилось в цитируемом советском документе (передовая правительственной газеты «Известия» от 11 мая 1939 года, написанная Сталиным), на этой почве «возникли переговоры между Англией и Францией, с одной стороны, и СССР, с другой, об организации эффективного фронта мира против агрессии»{893}.[71]
Так когда же сказались «трагические последствия» английских гарантий Польше — после их предоставления или десятилетия спустя, когда писался «Миф “Ледокола”»? Или одно из «трагических последствий» гарантий Польше в политикодипломатическом возвышении Сталина? И это плод «бесконечных поисков новой информации и материалов» (с. 4)?!
Но случайно ли, как утверждает Г. Городецкий, Сталин оказался в роли третьей силы в назревшем общеевропейском конфликте? В чем тогда был смысл постоянно провозглашаемой сталинским руководством особой линии в международных делах — линии вне- и надкоалиционной, сепаратной, которую оно считало вполне самодостаточной? Разве не в том, чтобы воспользоваться «второй империалистической войной» и ее ожидаемыми социальными последствиями по-своему — в интересах классово-имперских? Западные союзники-«империалисты», вспоминал В.М. Молотов (воспользуемся еще раз его откровением), рассчитывали на ослабление Советского Союза в мировой войне. Но: «Тут-то они просчитались. Вот тут-то они не были марксистами, а мы ими были. Когда от них пол-Европы отошло, они очнулись. Вот тут Черчилль оказался, конечно, в очень глупом положении»{894}.