Сигизмунда состоял прежде всего в том, чтобы овладеть Смоленском – предметом давних споров между Москвой и Речью Посполитой. Лев Сапега и другие советники уверяли короля, что город плохо укреплен, а его жители только и мечтают о том, чтобы передаться полякам. Жолкевский этому не верил. В Люблине он сделал последнюю попытку отговорить короля от войны. Сигизмунд, казалось, уже и сам колебался, но затем заявил, что поскольку о походе «извещен почти весь мир», то он «решился поддерживать и закончить это предприятие».
В сентябре 1609 года польская армия осадила Смоленск.
Смоленский воевода Шеин принял королевских послов приветливо, угощал их, но на требование сдать город ответил:
– Следовало бы вашему королю подумать о перемирных годах!
1 октября, в день, когда в польский лагерь прибыл Сигизмунд, запылали смоленские посады, подожженные самими русскими, – таким образом Шеин давал понять, что добровольной сдачи не будет.
Смоленск представлял собой грозную крепость. Его высокие крепкие стены с 38 башнями протянулись в окружности на семь верст, многочисленный гарнизон увеличился вдвое благодаря притоку крестьян, спасавшихся от поляков. Осажденные молились чудотворным иконам, которые в случае неудачи вешали вниз головой, а о сдаче и речи не заводили. Между тем польское войско уступало смоленцам в численности, из осадной артиллерии у Сигизмунда было лишь с десяток пушек и несколько мортир; банды шляхетской вольницы мешали снабжению польского лагеря, уводя награбленный скот не под Смоленск, а в Польшу, где продавали его. Поляки надолго завязли под непокорным городом.
А тем временем польское войско в Лифляндии, давно не получавшее жалованье, составило конфедерацию и направилось в королевские поместья в Литве, чтобы таким способом принудить Сигизмунда к уплате жалованья.
В Тушине известие об осаде Смоленска вызвало бурю негодования. Как! Король собирается воспользоваться их кровавыми трудами! «Воинство, – повествует тушинец пан Будило, – отчаявшись в своем деле, которое обратилось в прах с появлением короля, с этих пор не пожелало ни работать, ни повиноваться своим вождям». В течение месяца только и совещались о том, как бы обеспечить себя королевским жалованьем, так как было очевидно, что продолжение осады Москвы на свой страх и риск, без подчинения королю, пахнет государственной изменой. Возник раскол. Наиболее отчаянно действовали польские конфедераты – они решили прямо потребовать от Сигизмунда, «чтобы он удалился из московских владений», и поклялись друг другу не оставлять Вора до тех пор, пока он не овладеет престолом и не уплатит им обещанного жалованья. Сапега со своим отрядом примкнул к конфедератам, но лишь для того, чтобы успешнее влиять на них. Однако запорожцы отправили послов к Сигизмунду, «принося себя в польское подданство», а слуги в тушинском лагере кричали, что они не будут служить «против короля, своего государя». Заколебались и многие поляки.
Мархоцкий, посланный конфедератами под Смоленск, дерзко заявил, что если королевское войско не уйдет назад в Польшу, то «в таком случае ни короля государем, ни братьев братьями, ни родину родиной мы считать не будем!». Но его грозная тирада не произвела никакого впечатления. Паны посмеивались и над ним, и над конфедератами, и над Вором, их государем. Между прочим, конфедератских послов спросили: правда ли, что Марина сочеталась браком с тушинским Дмитрием? Послы отвечали, что делать это ее величеству было незачем, так как с нее вполне достаточно одного венчания, совершенного папским нунцием в присутствии короля!
Как видим, тушинцы умели отвечать не только впопад, но и с удалью. Тем не менее их отпустили ни с чем, предупредив, что «кто не почитает государя, тот оскорбляет родину… Те же, кто оскорбляют родину и закон, преступают границы свободы…».
Для дальнейших переговоров в Тушино поехало уже упомянутое посольство Станислава Стадницкого, который от имени короля предложил тушинцам помощь, но только в том случае, если Вор – «тот самый» Дмитрий. Рожинский в своем ответе был откровенен, но настаивал на своих притязаниях. Теперь конфедераты требовали, чтобы король удовлетворился Смоленском и Северской землей, а им помог бы посадить Вора на царство да выплатил 20 миллионов злотых за труды. Стадницкий развел руками – такую огромную сумму может добыть не «королевство Польское, а только испанский флот». Переговоры зашли в тупик.
Положение Вора было самое унизительное и невыносимое. Никто не сомневался, что он обманщик. Рожинский не стеснялся в обращении с ним. Когда Вор попытался узнать у князя, зачем приехали королевское комиссары, то услышал в ответ:
– А тебе, б… сын, что за дело? Они ко мне приехали, а не к тебе. Черт тебя знает, кто ты таков! Довольно мы пролили за тебя крови, а пользы не видим!
Для подкрепления своих слов Рожинский замахнулся на него своим костылем. Вор в ужасе прибежал к Марине и кинулся ей в ноги:
– Гетман выдаст меня королю! Я должен спасаться – прости!
Эта сцена произошла 27 декабря 1609 года. Через несколько дней Вору «непременно захотелось прокатиться под Москву». Хотя, заподозрив неладное, поляки старались помешать этой поездке и даже самовольно заперли конюшню, Вору удалось уехать с 400 донцами и столькими же москвичами. Рожинский бросился вдогонку и вернул беглеца в лагерь.
Неудача не обескуражила Вора. Самыми преданными его приверженцами были донские казаки. 6 января 1610 года, переодевшись крестьянином, Вор незаметно пробрался из своего дома в казачий круг. Его положили в сани с навозом, укрыли рогожей, сверху на него сели несколько казаков – в таком виде его вывезли в Калугу. Была ли посвящена Марина в планы этого бегства, точно сказать нельзя. Во всяком случае, она осталась в тушинском лагере.
Добравшись до Калуги, Вор разослал оттуда грамоты к русским людям с призывом бить поляков, а их имущество свозить в Калугу.
Ярость тушинских поляков не знала пределов. Они кинулись в дом Вора, обыскали и разграбили его – «кто что схватил, то и уносил». На другой день собрался войсковой совет – на нем шляхтичи осыпали бранью князя Рожинского, говоря, что он вконец запугал «царя» своим пьянством. Все войско стояло в строю, время от времени порываясь в сторону повозок с казной Вора. Совещание продолжалось и на второй день. Рожинскому удалось оправдать себя, и шляхта несколько поугомонилась.
Не желая упускать такой случай, королевские послы не скупились на обещания. Помимо поляков, они обратились также к московским боярам, находившимся в тушинском стане, – князьям Трубецкому, Шаховскому, Долгорукому и другим. Самым влиятельным лицом среди них был ростовский митрополит Филарет Никитич Романов. Как мы помним, он был пострижен Годуновым в монахи; Дмитрий предложил ему снять насильный постриг, но Филарет отказался и получил от царя митрополичью шапку. После взятия Ростова поляками он попал в плен и был увезен в Тушино. Никаких обличений Вор от него не услышал. В благодарность он нарек Филарета патриархом, а тот