судя по всему, были уверены, что их низкие предложения будут приняты, причем некоторые явно думали, что проявляют щедрость, отдавая 3 или 5 солей. В рамках их культуры эти низкие предложения ощущались именно так.
Эти интервью сильно отличались от тех, что я проводил в Лос-Анджелесе после игры в ультиматум, ставка в которой составляла 160 долларов. Эта сумма была рассчитана так, чтобы примерно соответствовать ставке у мачигенга. В этом огромном мегаполисе люди говорили, что будут испытывать чувство вины, если предложат партнеру меньше половины суммы[445]. Они выражали мнение, что «правильно» в данной ситуации — предложить половину. Единственный человек, сделавший низкое предложение (25 %), долго раздумывал и явно опасался отказа.
Оглядываясь назад после четверти века изучения культуры и человеческой природы, скажу, что мои первые экспериментальные выводы кажутся очевидными. То, что я наблюдал в поведении мачигенга, всего лишь отражало их социальные нормы и образ жизни. Как мы видели в главе 3, у мачигенга отсутствуют институты, которые разрешали бы дилеммы крупномасштабной кооперации, формировали бы вертикаль власти и надзора или позволяли бы масштабирование и усложнение социально-политической структуры. Напротив, мачигенга — истинные индивидуалисты. Их интернализованные мотивации настроены таким образом, чтобы ориентироваться в характерных для их общества институтах семейного уровня, поэтому нет никаких причин ожидать, что они будут делать равные предложения анонимным или незнакомым людям либо отказываться от предлагаемых денег, чтобы наказать здравое с точки зрения их культуры поведение предлагающих. Именно так выглядит психологический индивидуализм без влияния могучих обезличенных норм, конкурентных рынков и просоциальных религий[446].
Интеграция в рынки и обобщенная просоциальность
За два десятилетия, прошедшие с момента начала моей работы, наша группа провела подобные поведенческие эксперименты с представителями 27 различных обществ по всему миру (рис. 9.1). Среди наших испытуемых — охотники-собиратели из Танзании, Индонезии и Парагвая; скотоводы из Монголии, Сибири и Кении; ведущие натуральное хозяйство крестьяне из Южной Америки и Африки; наемные рабочие из Аккры (Гана) и Миссури (США) и подсечно-огневые земледельцы из Новой Гвинеи, Океании и Амазонии.
Это данные были собраны в ходе двух последовательных этапов. На первом этапе в 15 обществах проводились эксперименты с игрой в ультиматум и проверялась идея, что на решения людей в этой игре могут влиять знакомство с рынками или рыночный опыт. Неожиданный результат состоял в том, что люди из более интегрированных в рынок обществ делали более высокие (более равные) предложения. Как и мачигенга, представители самых отдаленных и малочисленных обществ не только делали гораздо более низкие предложения (в среднем около 25 %), но и редко отклоняли предложения. Таким образом, и в одной и в другой роли люди Запада и представители других промышленно развитых обществ оказались одними из наиболее отличных от эталонов рациональности, предсказываемых учебниками по экономике[447].
Увы, поскольку мы первыми попытались реализовать подобный проект, наше исследование было далеко от совершенства. Например, мы оценивали относительную рыночную интеграцию обществ посредством количественного выражения интуитивных мнений наших экспертов-этнографов, высказанных ими во время групповых дискуссий. На мой вкус, это было несколько субъективно, хотя оценки и оказались довольно точными. Чтобы разобраться с этой и другими проблемами, мы решили повторить все заново.
Рис. 9.1. Географическое положение всех популяций, проанализированных нашей группой антропологов и экономистов с использованием экономических игр, интервью и этнографического наблюдения[448]
На втором этапе мы добавили новые популяции и новые эксперименты, а также разработали более строгие протоколы исследования. К игре в ультиматум мы добавили две другие: в диктатора и в наказание третьей стороной. Как вы уже видели, игра в диктатора похожа на игру в ультиматум, только у второго игрока нет возможности отклонить предложение первого, поэтому первому не грозит остаться ни с чем из-за такого отказа. В игре в наказание третьей стороной, как и в игре в диктатора, предлагающий делает предложение пассивному получателю. Однако тут есть третья сторона — блюститель, которому изначально выдается сумма денег, равная половине той ставки, которую делят предлагающий и получатель. Этот блюститель может отдать часть своих денег, чтобы в троекратном размере финансово наказать предлагающего, если блюстителю не понравится предложение. Например, если предлагающий отдает получателю 10 долларов из 100, третье лицо может заплатить 10 долларов из своих 50, чтобы у предлагающего отобрали 30 долларов. В этом случае предлагающий уйдет домой с 60 долларами (100–10–30), получатель — с 10 долларами, а блюститель — с 40 долларами (50–10). Так как игра в наказание третьей стороной является разовым анонимным взаимодействием, в мире Homo economicus предлагающие ничего не должны давать получателям, а блюстители никогда не должны платить за наказание предлагающего (что им с того?).
Чтобы усовершенствовать наши протоколы, мы (1) закрепили ставку на уровне среднего однодневного заработка в местной экономике и (2) замеряли степень интеграции в рынки как долю в семейном рационе калорий, источник которых были куплен на рынке, а не выращен, добыт, собран или выловлен самими членами домохозяйства[449].
Во всех трех заданиях люди из сообществ, лучше интегрированных в рынки, снова делали более высокие предложения (ближе к 50 % ставки). Люди с низкой или нулевой рыночной интеграцией предлагали только около четверти ставки. Разница между полностью ориентированной на натуральное хозяйство и не интегрированной в рынок популяцией (например, охотниками-собирателями хадза из Танзании) и полностью интегрированным в рынки сообществом составляет 10–20 процентных пунктов. Рисунок 9.2 иллюстрирует эту ситуацию, показывая, что чем лучше популяция интегрирована в рынки (то есть чем выше доля купленных калорий), тем бóльшие предложения люди делают при игре в диктатора. Это задание, видимо, является самым чистым из всех замеров обобщенной справедливости, поскольку в нем отсутствует угроза отказа или наказания. Те же закономерности сохраняются для всех трех игр и не зависят от дохода, объема накоплений, размера сообщества, уровня образования и прочих демографических переменных[450].
Кстати, из всех переменных, которые мы анализировали наряду с интеграцией в рынки, только одна демонстрировала устойчивую корреляцию с высокими предложениями. Догадаетесь, что это за переменная?
Участники, сообщившие о приверженности к одной из мировых религий с Большим богом и сверхъестественными карами, предлагали на 6–10 процентных пунктов больше как при игре в диктатора, так и при игре в ультиматум. Именно этот результат побудил нас начать межкультурное исследование религии, о котором шла речь в главе 4[451].
Почему люди из более интегрированных в рынки сообществ проявляют в этих экспериментах бóльшую склонность к обобщенной справедливости?