с низким статусом, представители которого окажутся в категории лишних людей, создаваемой полигинным браком[429].
Эти умозаключения логичны, но как мы можем быть уверены, что избыток неженатых мужчин в обществе действительно приводит к росту преступности? Знаменитая китайская политика «одна семья — один ребенок» представляет собой именно тот естественный эксперимент, который необходим для проверки этих рассуждений. Эта политика, которую Китай начал проводить в конце 1970-х гг., ограничивала размер семьи, разрешая многим парам заводить только одного ребенка[430]. Из-за традиционной важности в Китае патрилинейной семьи культура сильно давила на многих людей, вынуждая их иметь хотя бы одного сына, чтобы продолжить род. Те, кому можно было завести только одного ребенка, отдавали предпочтение мальчикам. В результате миллионы эмбрионов женского пола абортировались, а новорожденных девочек отдавали в приюты. По мере того как эта политика вводилась в различных провинциях, соотношение численности полов стало постепенно меняться в пользу мужчин. В 1988–2004 гг. количество «избыточных» представителей мужского пола почти удвоилось, и к 2009 г. их было 30 млн[431].
По мере того как эти избыточные мальчики становились мужчинами, число арестов практически удвоилось, а уровень преступности резко вырос — в масштабах всей страны он увеличивался на 13,6 % в год. Анализируя данные по преступности и соотношению численности полов с 1988 по 2004 г., экономист Лена Эдлунд и ее группа показали, что от провинции к провинции преступность начинала расти по мере того, как достигали зрелости созданные политикой «одна семья — один ребенок» когорты, в которых превалировали мужчины, причем число преступлений продолжало расти по мере увеличения избытка мужчин. Поскольку эта политика вводилась в разных провинциях в разные годы, ясно видна стадиальность распространения по территории Китая этого эффекта: в каждой провинции примерно через 18 лет после начала осуществления политики «одна семья — один ребенок» достигала зрелости когорта с избытком мужчин, и уровень преступности начинал расти. И число арестов, и уровень преступности продолжали расти параллельно с увеличением числа избыточных мужчин[432].
Поскольку большинство преступлений совершают мужчины, можно было бы предположить, что преступность возросла просто потому, что их стало больше. Однако детальный анализ выявил явные психологические сдвиги: мужчины, родившиеся в когортах с избытком мужского пола, совершали преступления чаще, чем мужчины с аналогичными доходами и образованием, родившиеся в когортах с меньшим мужским преобладанием[433].
Конечно, этот избыток мужчин не был создан в Китае полигинным браком. Тем не менее, учитывая приведенные выше лабораторные данные и влияние западного брака на склонность мужчин к преступлениям, естественный эксперимент, поставленный в результате введения политики «одна семья — один ребенок» в Китае, свидетельствует, что большой избыток неженатых мужчин порождает психологические сдвиги, которые влияют на модели принятия решений, повышая уровень преступности[434].
Все это говорит о том, что Церковь, веками боровшаяся за распространение и утверждение своей особой версии моногамного брака, непреднамеренно создала среду, которая постепенно одомашнила мужчин, сделав многих из нас менее склонными к конкуренции, импульсивными и любящими риск и в то же время благоприятствуя восприятию мира как игры с положительной суммой и большей готовности сотрудничать с незнакомцами. При прочих равных это должно было привести к большей гармонии внутри организаций, меньшей преступности и меньшему числу социальных потрясений[435].
Мозаика складывается
Моногамный брак меняет мужчин психологически, даже гормонально, и влечет за собой последствия для целых обществ. Хотя эта форма брака не является для человеческого общества ни «естественной», ни «нормальной» — и прямо противоречит ясно проявляемым наклонностям мужчин, обладающих высоким статусом или относящимся к общественной элите, — она тем не менее может дать религиозным группам и обществам преимущество в межгрупповой конкуренции. Снижая соперничество между мужчинами и меняя структуру семьи, моногамный брак производит в мужской психологии сдвиги, которые ведут к падению уровня преступности и насилия, а также снижению роли мышления на основе игр с нулевой суммой; вместо этого он способствует росту доверия, долгосрочным инвестициям и устойчивому экономическому накоплению. Вместо импульсивного или рискованного поведения, направленного на то, чтобы подняться по социальной лестнице, мужчины с низким статусом имеют в моногамных обществах шанс жениться, завести детей и инвестировать в будущее. Высокостатусные мужчины могут и будут продолжать соревноваться за статус, но критерием в этом соревновании больше не будет накопление жен или наложниц. В моногамном мире игры с нулевой суммой относительно менее важны. Таким образом, возникает больше возможностей для создания добровольных организаций и команд, которые затем вступят в конкуренцию на межгрупповом уровне[436].
Держа в уме эту психологическую трактовку, обратимся к размышлениям известного историка средневековой Европы Дэвида Херлихи:
Великим социальным достижением раннего Средневековья стало навязывание богатым и бедным одинаковых правил сексуального и бытового поведения. Король во дворце, крестьянин в лачуге — исключений не было ни для одного, ни для другого. Сильным мира сего, возможно, проще было изменять жене, но они не обладали правом брать женщин или порабощать мужчин. Шансы бедняка найти жену и произвести потомство выросли. Вполне вероятно, что более справедливое распределение женщин в обществе раннего Средневековья помогло снизить число похищений невест и изнасилований, а также уровень насилия в целом[437].
Все это произошло задолго до появления в Европе первых ростков демократии, представительных органов власти, конституций и экономического роста, что заставило Херлихи и других историков усмотреть здесь первый шаг к социальному равенству — как среди мужчин, так и между полами. Каждый мужчина, будь он королем или крестьянином, мог иметь только одну жену. Конечно, европейские короли делали все возможное, чтобы обойти это правило. Тем не менее оно ограничивало их все больше — до такой степени, которой не мог себе вообразить ни один уважающий себя китайский император, африканский царек или полинезийский вождь. Церковная моногамия предполагала также, что брак обыкновенно заключался между мужчинами и женщинами примерно одного возраста, когда они уже были взрослыми, по взаимному согласию и, возможно, без благословения родителей. Конечно, до относительного паритета современных гендерных ролей в раннем Средневековье было еще далеко, но моногамный брак уже начал сокращать этот разрыв[438].
Некоторые исследователи полагают, что мы вырабатываем необходимые для ориентации в социальном мире модели мышления исходя из семейного окружения, в котором выросли. Организация и порядок функционирования нашей семьи — это то, что мы знаем лучше всего, и они могут влиять на наше восприятие остального мира. Если, например, семья была относительно авторитарной и иерархичной, то в дальнейшем мы можем склоняться к авторитарным организациям. Если же она была более эгалитарной и демократичной,