Читать интересную книгу Царь Сиона - Карл Шпиндлер

Кустос не двигался с места; разгневанный Ринальд с такой силой толкнул его от себя, что он растянулся на земле. Смущенный падением старца, Ринальд, однако, готовился уже бежать, но в эту минуту его окружили всадники и кони, протянутые пики преградили ему дорогу, и несколько рук схватили его за шиворот.

— Кто ты такой, забытый Богом монах, что осмеливаешься топтать ногами почтенного священника? — спросил его Текленбург, быстро соскакивая с лошади и помогая кустосу подняться на ноги.

— Это безумец, которому место в среде сумасшедших, — ответил за Ринальда Зибинг. — Во имя человечества я предлагаю княжеским всадникам арестовать этого человека. Свяжите его хорошенько и отведите под мою ответственность в лагерь графа Уберштейна. Я не замедлю явиться вслед за вами и дам за него ответ благородному графу.

— Зибинг! И это еще? Вы должны быть мне отцом, а вы бросаете меня в тюрьму? Да падут на вашу совесть моя кровь и отчаяние Анжелы!

Ветер заглушил жалобы и упреки Ринальда, и быстрый рысак далеко умчал связанного пленника.

Опустившись на колени перед стоявшим на дороге крестом, Зибинг стал горячо молиться:

— Спаси его, небесный Отец. Сохрани мне его. Матерь всех скорбящих. Проведи его сквозь мрак темницы к свету свободы, о Искупитель!

Глава VI. Хозяйство цариц

Тревога, вызванная пожаром в Мюнстере, понемногу стихла. Народное волнение мало-помалу улеглось, так как пламя, уничтожившее несколько амбаров, вскоре было потушено. Никто не доискивался, было ли это несчастье следствием поджога или небрежности. Городской старшина воспользовался этим случаем, чтобы бросить в темницу нескольких своих врагов, чтобы выдать их народу как виновников, достойных возмездия. Встревоженная толпа успокоилась, и глухая тишина вскоре сменила шум и всеобщее смятение, царившее в городе во время пожара. При наступлении ночи, царь, которого глаза всего Израиля тщетно искали на месте опасности, отправился скрытыми переходами из своего дворца в дом цариц. Однако вопреки установившемуся обычаю, ему не предшествовали факельщики, свита не сопровождала его. Он шел один, в том самом платье, в котором присутствовал на победном пиру, шел неверными шагами, нахмурив брови и боязливо озираясь кругом.

Первая из комнат, расположенных по длинному коридору, который вел во внутренние покои царских жен, служила лазаретом. На пороге ее сидела сестра царя Маргитта в грубой одежде прислужницы, сохраняя, однако, на своем благородном лице гордое самосознание, которого не могли уничтожить никакие унижения.

Остановившись перед нею, Ян вопросительно указал на дверь лазарета.

— Ступай дальше! — язвительно ответила ему Маргитта. — Ян, ступай дальше. Сегодня ты не найдешь здесь брачного ложа: или тебе хочется обнять смерть?

Царь вздрогнул. В эту минуту навстречу ему вышел обер-гофмейстер Родеус со свечами и с почтительным видом стал докладывать:

— Я исполнил твое приказание, царь и повелитель. Я ручался тебе головой за то, что доставлю во дворец цариц избранную тобой невесту, дочь художника Людгера. Я так и сделал. Но увы! Невеста обратилась в мраморную статую. Испуг привел ее в такое состояние оцепенения, которое, по словам врача, может окончиться смертью.

Ян молча выслушал обер-гофмейстера и с недоверием взглянул в лицо придворного врача Ганса Винольда, только что вышедшего из комнаты больной и вполне подтвердившего доклад гофмейстера Царя, казалось, беспокоили, однако, совсем другие опасения, чем боязнь за здоровье невесты: он то рассеянно смотрел по сторонам, то внезапно вздрагивал или же в испуге озирался назад, на дверь, через которую пришел.

— Пусть хорошенько запрут эту дверь! — приказал он вполголоса, с легкой дрожью. — Пусть обыщут мои покои. Я хочу знать, не укрылся ли там какой-нибудь злоумышленник!

Придворные с любопытством взглянули на своего повелителя. Он не счел, однако, нужным давать им какие бы то ни было объяснения, и по его знаку они почтительно отступили в сторону, пропустив его вперед. В эту минуту из комнаты больной донесся безутешный голос Людгера, который, рыдая, обращался к дочери:

— О, дитя мое, дитя мое! Твое несчастье в одну ночь превратит меня в седого, лысого старика! О, возьми меня с собой, я не могу долее выносить эти мучения. Что предстоит мне, если они заставят меня среди ночи покинуть тебя, моя бедная овечка? Здесь я целую умирающую, дома я найду труп, потому что она не переживет этого удара, твоя бедная бабушка!

В эту минуту послышались стоны, о которых говорил обер-гофмейстер: они походили сперва на дрожащие неясные звуки колокола, потом, все, усиливаясь и усиливаясь, обратились в душераздирающую жалобу и вдруг перешли в глухой протяжный вой. Насмешливо глядя на брата, Маргитта с удовольствием прислушивалась к этим ужасным звукам. Мужчины заткнули себе уши. Царь, словно темная тень, бросился вон, в большую залу, в которой собирались царицы, когда не хотели оставаться в своих кельях. Совсем иное зрелище ожидало здесь повелителя Сиона.

Огромная комната походила на лавку старьевщика и на столовую, на портняжную мастерскую и на беспорядочную танцевальную залу. Обвешанная мишурой и всевозможными украшениями, она тем не менее производила жалкое впечатление; тысячи благоуханий наполняли воздух, но при всем том он был отвратителен. Во всем проглядывала случайная роскошь, прикрывавшая самый ужасный беспорядок; ценность украшений и высокомерие обитательниц составляли резкую противоположность с сутолокой будничных занятий и ребяческого времяпрепровождения. Зала во всякую минуту была разубрана и готова к неожиданному посещению неограниченного властелина; но властелин, очевидно, не внушал женщинам ни почтения, ни уважения; это был развратный тиран, требовавший, правда, повиновения, но не скромности, достоинства, порядка.

Так, подобно тому, как послы епископа застали на царском троне заснувшего шута, теперь на парадном кресле первой царицы лежала пестрая кошка с котятами. Легкомысленная Анна Книппердоллинг, сидя на своем месте, любовалась своими украшениями и драгоценными камнями. Мария Гекер с несколькими девушками кроила придворное платье; Елизавета Бюшодус со своей прислужницей шила тонкие рубашки из распоротых престольных покровов. Две сестры, Анна и Катерина Авервет, одна легкомысленнее другой, играли в карты и при каждом проигрыше мазали друг друга сажей. Марта Гангесбеке, Катарина Милинг и Елизавета Дреггер, неприлично подняв юбки, танцевали под звуки небольшого скрипевшего органа, за которым, напоминая странствующего музыканта, сидел Александр Бушодук, истопник и скороход царских жен. Одинокая и необщительная Маргарита Гроль, заснув над веретеном, храпела теперь на своем стуле. Анна Киппенбройк, уже в ночном туалете, расчесывала перед зеркалом свои темные волосы, напевая мелодию танца, которую играл Бушодук; тут же на полу беспорядочно валялось ее придворное платье. Анна Лауренц, Анжела Керкеринг и Христина Роден с бутербродами и стаканами в руках, украшенных бесчисленными кольцами, стояли вокруг старой сводни и знахарки Кнуппер, занятой в эту минуту вырезанием мозолей у неповоротливой Модерсон. Кнуппер без умолку болтала, предсказывала кому счастье, кому деньги, и многим рождение принцев и принцесс, рассказывала сказки и истории о привидениях, но не забывала о пиве и ветчине, стоявших тут же на столе, рядом с лютней, которой мастерски владела дочь мясника, а также чаркой, которую накануне разносила Дивара.

В зале не было ни Дивары, ни Елизаветы Вандтшерер Тем непринужденнее веселились остальные, не стесняемые в эту минуту серьезностью и красотой этих двух женщин Все канделябры в зале были зажжены круглые лампы стоявшие перед высокими резными стульями царских жен, распространяли ровный и мягкий свет и только по временам вспыхивали от дуновения вечернего ветерка, проникавшего в комнату сквозь решетки и занавесы открытых окон. Развешанные по стенам платья и вуали развевались, словно военные знамена, над этим соломоновским гаремом; ветер время от времени приподнимал зеленые венки украшавшие стоявшую посреди залы колонну. Венки эти обрамляли повешенную на колонне доску, на которой стояли имена всех царских жен. Привешенный тут же на шелковом шнурке грифель служил для того, чтобы отмечать ту из женщин, на долю которой выпадало счастье служить царю сейчас…

Внезапное появление в зале Яна положило конец танцам, но не прервало всех остальных занятий. Танцевавшие женщины, тяжело дыша, окружили царя и, кто с любопытством, кто с глубоким равнодушием, закидали его вопросами об исходе пожара и о приказах своего повелителя.

Не удостаивая их ответом, Ян мрачно спросил:

— Где Дивара, где Вандтшерер?

На это Модерсон с усмешкой ответила: — Одна устала, другая нездорова. Они удалились в свои кельи. С Елизаветой что-то неладно, — прибавила Кнуппер, искривляя свое лицо в ужасную гримасу. — Я уже говорила, что необходимо пустить ей кровь. Она замышляет недоброе.