Читать интересную книгу Царь Сиона - Карл Шпиндлер

— Вы делаете гораздо меньше, чем обещали, всемилостивый государь. Вы торжественно обещали ему никогда и ни за какую цену не выдавать его.

— Это говорит дьявол, сударь.

— Я это говорю, ваше святейшество, ибо я был свидетелем вашего княжеского слова.

— А если бы и так?… Необдуманное слово, слово, данное еретику…

— Милостивый государь, вы один из представителей нашей всепрощающей матери христианской церкви! Вспомните, что несчастный вернулся в лоно церкви, что он проклял свою ересь и отказался от нее. Усерднейшие инквизиторы потребовали бы от вас не нарушать слова!..

— Черт возьми! Но разве у меня есть выбор, разве я могу иначе спасти мальчика? Разве не естественно, что ребенок мне дороже? Если я позволю Рамерсу вернуться домой, к жене и детям, разве я обреку его этим на несчастье?

— На смерть, всемилостивейший государь.

— Пустяки! Это ваше воображение.

— На смерть, повторяю я, господин епископ. Неужели вы думаете, что обагренный кровью вождь перекрещенцев простит ему его измену и его показания против Гиллы? Нет, о нет! Что бы ни возразил на это этот посол, который еще верит в мечты своей юности, я утверждаю, что вождь перекрещенцев не прощает и знает только одно наказание — смерть.

Епископ в смущении опустил голову: перед ним словно разверзлась пропасть. Сложив руки, глубоко потрясенный, он наконец воскликнул:

— Неужели я должен пожертвовать своим бедным ребенком, чтобы спасти от воображаемой опасности восставшего подданного, десять раз заслужившего смерть?

Скорбь графа настолько тронула студента, что он не смел ничего возразить. Зибинг же только сказал:

— У вас есть советник, который умеет свято чтить долг и обязанности честного человека. Спросите господина фон Менгерсгейма, ваше святейшество!

Эти обдуманные слова достигли цели. Вальдек вздрогнул, перед глазами его вдруг предстал образ строгого маршала, не привыкшего входить в сделки с вопросами рыцарской чести. Опустив глаза, он, однако, промолвил:

— А что ты скажешь, если, не принуждая Рамерса вернуться в родной город, я только позволю ему воспользоваться своей свободой? Он сам лучше всякого другого может судить о том, что ждет его на родине.

— Вашими устами говорит мудрость, государь, — отвечал вполне удовлетворенный Зибинг. — Если Рамерс сам освободит вас от данного ему обещания, то вы со спокойной совестью можете прижать к сердцу вашего сына.

В эту минуту в соседней комнате раздалось бряцание цепей. Рамерса ввели к епископу. Он имел смущенный и расстроенный вид и старался в глазах князя прочесть свою участь. Надетые на него оковы и усиленная стража, казалось, предвещали невеселую перемену в его судьбе.

Вальдек взглянул на него нетвердым взглядом; происходившая в нем борьба мешала ему сразу найти подходящие слова. Мучимый тяжелыми предчувствиями и неизвестностью, пленник наконец бросился на колени перед графом и взмолился:

— Вы, верно, хотите отдать приказ убить меня, ваше святейшество? Что я сделал, что вы хотите лишить меня жизни, после того, как даровали мне помилование?

Все утешения кустоса были тщетны. Только что поднятый со сна Рамерс не понимал или не хотел понимать того, что говорил Зибинг. Желая положить конец этой тягостной сцене, епископ приказал наконец всем замолчать и тоном, в котором как-то странно перемешивались деланное добродушие и естественная резкость, обратился к пленнику со словами:

— Заткни свою глотку и утри слезы, трус. Я не беру назад раз сделанного подарка; не возьму я и твоей жизни, которою ты обязан мне. Не считаешь ли ты меня кровопийцей, Калигулой? Ободрись же наконец. Дело идет о твоей свободе. Из любви к тебе, желая почтить тебя перед твоими согражданами, Бокельсон хочет поменяться со мной пленниками, выдав за тебя моего сына. Ты вернешься домой, к жене и детям, а я получу своего сына. Ты будешь состоять под моим особым покровительством, даже если бы нам пришлось при взятии города перерезать всех его жителей. Ну? Ты не радуешься? Ты еще раздумываешь?

— Вы поклялись мне, ваше святейшество… — тихо начал Рамерс.

— Клятвы даются только Богу и его святым; людям достаточно простого обещания. Да, я хорошо помню то, что обещал тебе. Но ты можешь понять, какую радость доставит мне возвращение моего сына, и я надеюсь, что, послушный моему желанию, ты не будешь настаивать на этом обещании.

Вне себя от страха. Рамерс беспомощно оглянулся кругом, пристально взглянул на Ринальда и вполголоса пробормотал:

— Этого человека я, кажется, знаю…

— Это не относится к делу! — резким голосом прервал его Ринальд и спрятался в тени колонны. — Решайся скорее и следуй за мной. Пророк жаждет твоего присутствия и дружбы.

— Он жаждет моей крови! — воскликнул Рамерс, закрывая лицо руками, словно чувствуя уже приближение сионского полководца. — Я трижды ловил его: он боится, что я проболтаюсь! Прикажите повесить меня, господин епископ. Если я должен принести в жертву свою жизнь, я охотнее умру здесь, чем в Мюнстере! Я слабый, связанный человек; я не могу помешать вам нарушить данное слово. Но помните, что есть Бог в небесах!

Он замолчал в изнеможении.

— Чудовище! — с горечью воскликнул епископ. — Мой сын погибает из-за твоего отказа, и это тебя не трогает?

Медленно поднявшись с полу, как человек, покончивший все счеты с жизнью и желающий только воспользоваться последним правом умирающего, правом свободно высказать свои мысли, Рамерс тихо ответил:

— Что мне за дело до вашего сына, господин! Разве он плоть от плоти моей и кровь от крови моей? И у меня есть дети, и я оставляю их во власти злодея — нет, во власти Бога. Какая польза была бы им от того, что я умер бы вместе с ними? Не имея возможности их спасти, я хочу по крайней мере отомстить за их смерть, господин, если вы мне это позволите.

Лицо этого человека, не имевшего мужества умереть среди своих, но сгоравшего желанием отомстить за них, горело высоким восторженным фанатизмом.

Наступила томительная тишина. Вальдек, с уст которого уже готов был сорваться строгий и необдуманный приговор, собрал все свои силы, которыми обладает мужчина, и пробормотал сквозь зубы:

— Покойной ночи, бедный Христоф! Прощай, мой бедный мальчик! — и затем резко обратился к послу царя Сиона: — Расскажи своему повелителю о том, что ты видел здесь. Расскажи ему, как свято чтит свое слово немецкий князь. Этот человек остается под моей защитой. Юношу же Христофа я ставлю под защиту всех жителей Мюнстера. Горе тому, кто осмелится прикоснуться к нему! Будь он чист, как снег, но провинись он перед этим невинным ребенком, ему не уйти от злых пыток! Горе и тебе, — прибавил епископ, пристально вглядываясь в Ринальда, — если ты еще раз попадешься в мои руки. Я знаю тебя, меня не обманула святая ложь этого священника. Если ты не Ринальд-отступник, которого некогда красивые уста поручили моей защите и который своим отпадением показал себя недостойным моих милостей, то я готов отказаться от митры, посоха и кольца. Прочь с моих глаз. Идите и вы, господин кустос. Я не расположен больше переносить ваше присутствие.

Пристыженные этими словами, Зибинг и Ринальд молча удалились. Дрожа всем телом, Рамерс в тяжелом раздумьи стоял посреди комнаты. Занятый планом, внезапно созревшим в его голове, епископ еще несколько раз быстро прошелся взад и вперед, крикнул в окно, чтобы поторопились с приготовлением к его отъезду, затем остановился перед пленником и заговорил с ним угрожающим голосом:

— Я свято сдержал свое слово; теперь напоминаю тебе о твоем. В сопровождении смелого и надежного товарища ты проникнешь в Мюнстер и там втайне будешь исполнять мои приказания. Заметь себе хорошенько: город должен пасть, хотя бы мне пришлось привести под его стены все императорские войска. Но величайшее несчастье будет только детской забавой в сравнении с той участью, которая ждет тебя и всю родню, если бы ты вздумал обмануть и продать мое правое дело!

— Я вдвойне предан вам теперь, господин, — спокойно ответил Рамерс. — Скажите, что мне делать? Как ни трудно мне будет замаскировать мое хорошо знакомое во всем Мюнстере лицо, я решусь на это. Я скорее готов хитростью и уловками выведать слабые стороны неприятеля и скрываться от него как убийца, чем беззащитно подставить свою шею в поставленную им ловушку.

Вальдек приказал увести его и позвать предводителя мейсенцев.

— Каково настроение ваших людей? — спросил он верного Вестергольта, поставленного им на место бежавшего Бельца.

— Они жалеют, что запрещение вашего святейшества принять участие в приступе лишило их возможности загладить свой тяжелый проступок и доказать свою благодарность перед лицом всего света.

— Что сталось с тем из них, который так смело вызвался лазутчиком пробраться в город и добиться его сдачи?