Читать интересную книгу Царь Сиона - Карл Шпиндлер

В сапогах со шпорами, как он вернулся из сражения и как собирался отправиться на Рейн, разгоряченный и возбужденный, епископ согласился, однако, уступить настоятельным требованиям неизвестного монаха.

— Только живее, брат mendicans (нищенствующий!), — крикнул он закрытому капюшоном Ринальду. — Время не ждет, кони мои от нетерпения уже бьют копытами о землю. Ты выбрал неудачный день для своей просьбы. Только наивному монаху, не имеющему никакого жизненного опыта, и может придти в голову явиться с просьбой к цезарю после проигранной битвы. Ну, выкладывай же свой молебен, раз уже мне как епископу волей-неволей приходится выслушивать болтовню всякого недостойного монаха. Откуда? Почему? Что тебе надо?

Говоря это, граф в сильном волнении ходил взад и вперед по комнате; мысли его были очень далеко от мнимого босоногого монаха.

Вдруг он услышал голос, отнюдь не похожий на монастырский звон, и он с удивлением увидел перед собой лицо, скорее напоминавшее гусита, чем капуцина. Голос этот говорил о его сыне и поэтому стократ отозвался в его душе. Когда длиннобородый оратор окончил, епископ, схватившись обеими руками за голову, воскликнул:

— Но кто поручится мне за то, что это не пустой обман? Как картина смерти, вот уже пятнадцать часов стоящая перед моими глазами, и стоны раненых, неустанно раздающиеся в ушах, вдруг сменятся обещанием счастья? И эту весть присылает мне мой злейший враг! Нет, нет, я не верю тебе. Презренный портной победил, он не настолько честен, чтобы выступать с мягкими предложениями!

Граф быстро подошел к Ринальду, грубо схватил его за руку и сказал:

— Ты хочешь меня убить? Сознайся, злодей, что ты пришел убить меня. Усыпив мою осторожность обращением к отцовскому сердцу, ты, переодетый убийца, думаешь совершить то, что еще недавно не удалось кокетству женщины?

Ринальд спокойно отстранил епископа и указал ему на кустоса Зибинга:

— Спросите этого старика, господин епископ, похож ли я на мошенника и убийцу?

С грустным видом и тяжелым вздохом обратился Зибинг к епископу:

— Ваше святейшество! Этот человек заблуждается, но он не злодей. Я ручаюсь за него головой.

— Вы его знаете, Герман Зибинг? — спросил епископ. Подняв свои полные слез глаза к небу, кустос кивнул головой:

— Я знаю его как самого себя.

— Повтори свое поручение! — приказал граф фон Вальдек.

Ринальд еще раз изложил все, что поручил ему царь Мюнстера, и закончил речь следующими словами:

— Так как я сознаю, что не заслуживаю доверия, то бесстрашно жду решения, которое вы, господин епископ, разгневанные понесенной вами потерей, соблаговолите принять относительно меня и данного мне поручения. Я ручаюсь за человечность намерений, которыми руководствовался при этом наш Бокельсон. Правда, я был послан прежде, чем был начат и отбит последний штурм. Как охотно сражался бы я рядом со своими братьями и как ужасно было мне почти целый день ожидать вашего прибытия здесь, в Вольбеке, когда среди ночной тишины до меня издали долетали пушечные выстрелы! В пылу сражения, господин епископ, я сумел бы показать вам свое искусство владеть мечом; кинжала убийцы я гнушаюсь.

— Ты говоришь очень свободно, — мрачно заметил Вальдек. — Кто ты такой, что позволяешь себе грозить мне в лицо?

Ринальд бросил взгляд на кустоса. Не привыкший ко лжи, последний робко ответил:

— Его зовут Антон Кизевельт, он сын гражданина города Мюнстера и получил от меня первое причастие; хороший мальчик, но страшно упрям, легко воодушевляется и нескоро приходит в себя от опьянения.

— Зачем ты упрямо держишься этого мракобесия еретиков, если ты заслуживаешь похвалы со стороны этого добродетельного священника, — сказал Вальдек.

— В этом виноваты мои родные, господин епископ, — в волнении ответил Ринальд. — У меня есть невеста в Мюнстере… Я не могу ее оставить, хотя бы от этого зависели моя жизнь и спасение моей души. Недаром же бьется у меня сердце в груди.

Слова эти тронули епископа, и он уже гораздо мягче сказал:

— Любовь к бедному мальчику побуждает меня выслушать тебя и предложить тебе один вопрос, на который ты должен ответите по совести: этот портной, ваш… ваш пророк, как вы его величаете, честный он человек?

Ринальд положил руку на сердце и торжественно произнес:

— Я убежден, что он честный человек, и уверяю, что даже теперь, одержав победу, он не возьмет назад своего слова. Ум его светел, нрав кроток и мягок; своим человеколюбием он резко выделяется из толпы окружающих его безжалостных орд, с которыми ему с трудом удается совладать.

— Яблоко от яблони недалеко падает, — с грустью ответил епископ.

— И вы говорите так о человеке, который готов возвратить вам самое дорогое для вас на свете? — сказал, вспыхнув, Ринальд; он, однако, сдержал себя, заметив безмолвный взгляд Зибинга.

Граф смерил молодого человека орлиным взором, не предвещавшим ничего доброго. Однако страстное желание поскорее обнять своего мальчика умерило возраставший гнев графа, и он ограничился тем, что сердито прибавил:

— Отчаявшись в возможности провести свой замысел, портной рассчитывает, может быть, таким путем приобрести право на мою благодарность и добиться смягчения предстоящего ему в будущем наказания? Пусть он не обманывает себя напрасными надеждами. Мой княжеский долг не имеет ничего общего с отцовской любовью.

— Как может закрасться страх в стойкую душу нашего Бокельсона, — холодно отвечал Ринальд, — после тех событий, в которых ясно сказался перст Божий? Небесный Отец не покинет своего орудия.

— Замолчи! Мне противны эти высокопарные слова в устах зазнавшейся черни! — гневно крикнул епископ и снова быстро зашагал по комнате.

Несколько успокоившись, он остановился перед Ринальдом и равнодушным тоном спросил:

— Итак, цена? Ты сказал?…

Лицо кустоса выразило напряженное ожидание и опасение.

— Отпущение на волю и возвращение в родной город гражданина Германа Рамерса. Бокельсон не требует ничего другого, кроме освобождения благочестивого христианина, — ответил Ринальд.

— Хорошо, я согласен, — решил Вальдек, не задумываясь, и хлопнул в ладоши. — Немедленно вывести из темницы еретика Рамерса и привести его под охраной ко мне! — приказал он камерарию, почтительно появившемуся и скрывшемуся, чтобы исполнить приказание. — Один из моих полковников будет присутствовать при обмене пленных. Я сам буду ожидать юнкера Христофора на границе моего лагеря и потому откладываю свою поездку на один день. Но горе тебе, посол лживого проходимца, горе вам, господин Зибинг, ибо вы поручились за этого человека, если вы ведете со мной нечестную игру! Вы оба ответите мне за это!

Ринальд спокойно кивнул головой в знак согласия; но Зибинг сказал умоляющим голосом:

— Не угрозы ваши страшат меня, всемилостивый государь. Я так доверяю этому юноше, что сам могу поручиться за то, что он скорее положит свою голову, чем выступит посредником в нечестном деле. Но меня заставляет говорить более высокий долг, и я должен вас просить не соглашаться на предложение этого посла.

— Как? — воскликнул пораженный епископ. Ринальд, широко раскрыв глаза, с удивлением взглянул на своего опекуна, который из покровителя вдруг обращался в противника. Но Зибинг, не смущаясь, продолжал:

— Дело очень просто, всемилостивый государь. Вы не имеете права выдать Рамерса.

— Как! Я не имею права? Повторите-ка, что вы сказали. Я не имею права! Но, клянусь Богом и его святыми ангелами, кто же осмелится указывать владетельному князю, что ему делать?

— Ваше княжеское слово, господин епископ, сдержать которое обязывает вас ваш княжеский долг; вы сами сказали, что он не имеет ничего общего с отцовской любовью и отцовским сердцем.

Спокойный и смиренный тон кустоса нисколько не обезоружил гнева епископа.

— Кто осмеливается напоминать мне о моем слове как неисправному должнику? — воскликнул он. — Я помиловал еретика и, отпуская его на свободу, делаю для него больше, чем обещал.

— Вы делаете гораздо меньше, чем обещали, всемилостивый государь. Вы торжественно обещали ему никогда и ни за какую цену не выдавать его.

— Это говорит дьявол, сударь.

— Я это говорю, ваше святейшество, ибо я был свидетелем вашего княжеского слова.

— А если бы и так?… Необдуманное слово, слово, данное еретику…

— Милостивый государь, вы один из представителей нашей всепрощающей матери христианской церкви! Вспомните, что несчастный вернулся в лоно церкви, что он проклял свою ересь и отказался от нее. Усерднейшие инквизиторы потребовали бы от вас не нарушать слова!..

— Черт возьми! Но разве у меня есть выбор, разве я могу иначе спасти мальчика? Разве не естественно, что ребенок мне дороже? Если я позволю Рамерсу вернуться домой, к жене и детям, разве я обреку его этим на несчастье?