Читать интересную книгу Рыцари моря - Сергей Зайцев

В Нарве у каждого был интерес. Многие из эрариев и россиян осели на кружельских дворах, ибо плата, полученная за работу, жгла им руки. Самые набожные отправились в церкви и кирхи, среди них – отец Хрисанф и тверские братья Михаил и Фома, какие, прослышав от лоцмана о чудотворной иконе, загорелись желанием ей поклониться. Новгородец Самсон Верета, известно, тут же прибился к ближайшему новгородскому подворью, где и сиживал до позднего вечера за питием и разговорами с земляками и где не обошелся без некоторой похвальбы, что, однако, ему не мешало, так как он имел, чем похвалиться, ибо видывал поболее, нежели те, с кем он пил, да к тому же слыл многоопытным прелюбодеем – на байки этого свойства всегда отыщутся уши, внимающие жадно. Андрее принялся обходить судно за судном в надежде отыскать такое, на котором ему ответят по-норвежски или хотя бы расскажут о норвежских делах; здесь как посчастливится – быть может, найдешь человека, который наслышан о твоих близких, ведь Норвегия – страна небольшая, и норвежцы знают друг о друге больше, чем немцы или россияне, – а может, кому-то скоро нужно в Тронхейм, тогда передашь с ним несколько важных слов… Иван Месяц, а также кормчий Копейка и Морталис в первый же день вошли в город, чтобы повидать доверенного человека, торгового посредника, к которому имели бумаги от Бюргера и Фареркомпании и для которого доставили груз. Скоро выяснилось, что меркатор Кемлянин – человек в Нарве немало известный, и каждый встречный, кого бы о нем ни спросили, с любезностью показывал и объяснял, по какой улице и по какому проулку им следует идти, чтобы выйти к богатой строгановской лавке. И скоро пришли на место. Человек, продающий в лавке, дал гостям в проводники мальчика, и тот провел их на соседнюю улицу к одноэтажному дому, в котором помещались несколько россиян, именующих себя голландским словом kontoor. Эти россияне – очень занятые люди, не поднимая лиц, что-то считали и записывали свои счета-цифири в толстые книги. Все они, как видно, подчинялись Игнату Кемлянину. Сам Кемлянин, сидевший здесь же, так строго поглядывал на подначальных людишек и с такой убедительной хмуростью сдвигал брови, что вид имел довольно внушительный, несмотря на свой малый рост. Не изменив выражения лица, меркатор несколько секунд разглядывал вошедших к нему людей и суровым испытующим взором нагнал премного страху на брата своего Копейку. Кормчий поперхнулся и посмотрел на Месяца и Морталиса – не кланяются ли те этому важному господину. Но вот взгляд меркатора потеплел, и Кемлянин спросил, какое важное дело привело к нему сиих иноземных господ. Тогда Месяц сказал ему о судне, ожидающем в гавани, с грузом от Фареркомпании для некоего Кемлянина, посредника; пришло же судно из славного города Любека. Глаза хитрого меркатора еще более потеплели; он велел людишкам трудиться дальше, а сам, сказал, должен осмотреть товар, доставленный ганзейским судном.

На улице Кемлянин совершенно преобразился и, став прежним Кемлянином, обнял брата. Еще он похвалил своих гостей за то, что те так ловко придумали сказать, будто явились от Фареркомпании, – его подначальным хорошо известно про брата Копейку, бежавшего с Соловков, ибо уже дважды к меркатору приходили опричники и разными хитростями и уловками пытались выведать, не подавал ли ему брат каких-либо вестей. Собачьи прихвостни! Презренные репьи!… Это строгановскогото купца они вздумали надуть!… Кемлянин совсем по-мальчишечьи рассмеялся. Но тут же опять стал серьезен. Он сказал, что для России настали поистине многотрудные времена. Государь повсюду выискивает заговоры и безжалостно казнит; также и слуги его в каждом человеке видят не мужа или жену, не старца или младенца, а видят заговорщика либо литовского соглядатая или беглого царского слугу, и по первому же, даже самому глупому оговору, волокут человека на допрос, на пытку. И выходит у них – чем больше людей запытают, тем больший у государя обретут чин. Говорят повсюду, что много у России врагов, что всякий горазд ей навредить – и немец, и пан, и хан – и все засылают в Московию лазутчиков, которые, нена-видя все русское, сеют смуту и сомнения и разжигают нелюбовь к царю. И нужно всех лазутчиков изловить, и и пики им повырывать, и поотсекать ручищи. Опричники те ловчили с Кемлянином: говорили, что не Копейкаим нужен, а тот, кто подбил Копейку на побег, кто дерзнул в угоду и на потеху врагам нашим против государя слово молвить, и потому для отечества он теперь первейший враг, и отечество ищет ему кары, и как бы сей враг ни скрывался, отечество однажды настигнет его царским орлом-птицей и вонзит ему в презренную спину свои когти…

После этих безрадостных слов Кемлянин сказал, что не хотел бы видеть собственного брата и его друзей растянутыми на дыбе, а посему никто в Нарве не должен знать, что Копейка – брат ему. Здесь опять удивился меркатор, как ловко они предстали перед ним любечанами; и даже разговор и обличье сумели перенять такие, что никто вовек не распознает в них россиян, а скажет – истинные немцы, новые лютеране. Кемлянин даже родного брата не сразу признал… Однако Месяц заверил купца, что все, сказанное ему, – правда, и они действительно пришли с грузом от Фареркомпании и имеют о том бумаги; что же касается Соловков, то они о том за всю свою жизнь и слыхом не слыхивали и теперь никак не могут взять в толк, в какой связи Соловки упоминаются…

Наконец они пришли в гавань и поднялись на судно. И удивлению Кемлянина не было конца! Торговец остался премного доволен присланным товаром – хвалил и сам товар, красивый, добротный, и то, что отмерен он без лукавства, и что обернут хорошо, и что оценивается он во столько, во сколько ценен. Кемлянин сказал, что умный торговец – всегда честный торговец и еще труженик, наподобие любечанина Бюргера. Меркатор сказал, что ум человеческий соткан из достоинств; и одно из достоинств ума в том, что ум всегда найдет возможность разбогатеть честным способом, а именно – трудом; в этом же и проявление силы. Торговец, который ловчит и обманывает, – слаб и неумен; с таким не то что торговать, не следует иметь никакого дела, ибо человек этот во всем слаб и неумен; он не торговец, а презренный меняла, греющий руки на чужих нужде и прорухе, и дела его рано или поздно, мытьем или катаньем возвращаются к нему; ведь в сложном мире людей есть один простой закон: кто говорит «да!», слышит в ответ «да!», а кто говорит «нет!», имеет в ответ «нет!» же; так к обманывающему возвращается его ложь, а к праведнику отовсюду стекается истина…

После «Юстуса» повели меркатора на пинк «Энгельбрект». И Кемлянин весьма хвалил оба судна. С быстротой и точностью знатока он определил грузовместимость каждого из судов, угадал их ходкость и пророчил владельцам их непременный успех, если те, отказавшись от фрахтовых перевозок, займутся собственной торговлей, – тому приспело самое время: иноземный купец все больше опасается ходить в Нарву, единоземцы еще не освоили Восточного моря, как освоили Белое, а здесь, в ливонских землях, на стыке многих стран, все благоприятствует торговле, города же на торговле стоят и без торговли хиреют, – и как недужный, страдающий от удушья, ловит ртом воздух, так и города ливонские изнывают без тех товаров, к которым привыкли за многие годы благоденствия. Но Месяц разочаровал купца, сказав, что это судно, а именно – «Энгельбрскт», – уже не принадлежит ни ему, ни кому бы то ни было из его команды. Кемлянин развел руками: кто же сумел так скоро завладеть пинком?.. Тогда Месяц ответил меркатору его же словами: кто говорит «да!», слышит в ответ «да!»; и напомнил купцу, как тот однажды не поскупился и уступил нуждающимся добрую ладейку. Да, щедроты сполна вознаграждаются Господом – одной рукой дашь, но обеими примешь, а если откажешься от награды, так Он детям твоим даст в еще большей мере; откажешься сегодня слева, а Он завтра тебе справа воздаст – и знать не будешь; это второй простой закон: доброта, даже маленький ручеек ее, крутит колесо большой мельницы. Что это за мельница, всякий догадается без труда; и здесь же всякий согласится, что зло – вода темная, стоячая в яме, которая, быть может, бездонна, и такая вода не раскрутит колеса… С этими словами Месяц положил руки Кемлянина на руль «Энгсльбректа», а кормчий Копейка, стоявший тут же, расчувствованный, прослезился.