Читать интересную книгу Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Но бабка угадывала его желания. Кормила досыта, смотре­ла, как за большим ребенком, попавшим на свою беду в лапы болезни.

—  Вот бы мне такую маманю! - вырвалось как-то у него невольное.

—  А может, я и есть твоя маманя?

У Сашки челюсть отвисла от удивления:

—  Как?

—  Да я уж сколько лет у баб роды принимала. Много ребя­тишек моих нынче совсем взрослые. Навроде тебя. Знахарка я, сынок. За то и выслали меня. Вначале судили. Десять лет в лагере сидела. А потом - сюда, в Трудовое. Чтоб не мешала врачам людей гробить. С меня и тут подписку взяли, что не стану я своим черным делом заниматься, роды принимать. Я и дала. В то время в Трудовом условники да ссыльные жили. Сплошь мужики. Им рожать Бог не велел. А и ты не сказывай, что тебя выходила. Не то меня снова упрячут.

—  А дочка как без вас росла?

—   У сестры моей. Вместе со своими вырастила, выучила. Мужик мой давно умер. В реке потонул. Я тогда молодой была. С горя чуть не свихнулась. А тут старуха, знахарка деревенская, к своему делу меня приспособила. Сама вскорости отошла с миром. А я все мучаюсь. Копчу небо. Может, и надо. Чтоб та­ким, как ты, помочь. У тебя, сынок, не тело, душа поморози­лась. Об том ты, бедолага, плакал, когда без сознания был...

Сашка не знал, что искали его в тайге фартовые. Он забыл о них. Ему впервые было тепло. Словно в родной дом попал пос­ле многолетних скитаний и бурь.

Бабка Торшиха, несмотря на долгие годы одиночества, лю­била посмеяться, умела сострадать, хватало ее ума на добрые советы.

Как-то полюбопытствовал Сашка, достает ли ей заработка на жизнь. Бабка, улыбаясь, ответила:

—  А я на деньги, что зарабатываю, не живу. На них никто бы не прокормился. Вот и посылаю внучатам на конфеты. А сама с огорода и тайги кормлюсь. Они дают сколько мне надо. И картоху, и капусту, лук и морковку, чеснок и свеклу. А тайга - грибы, ягоды и орехи. К тому же хозяйство свое имею. Корову, свиней, кур, гусей. Даже десяток ульев держу. И не голодаю. Еще и продаю лишнее. На муку и соль, на тряпки, какие надо. Н адысь картоху убрала. Раньше по тридцать мешков сбирала. Нынче - пятьдесят. Капусты тоже избыток. Продала. Да мед, да яйца. Да молоко. Каждый день набегает. На книжку кладу. На черный день.

Бабка показала сберкнижку. Сашка удивился: ведь знала, кто он, а доверяет!

Однажды, когда Сашка уже вставал, она спросила:

— А почему, говоришь, мужики тебя зовут Полудурком? За­чем дозволяешь обзывать себя?

Сашка сел напротив:

—  А кто же я, маманя? Не просто Полудурок, а целый ду­рак! Потому что сам себя в петлю сунул.

—  Молодому ошибаться можно. Хорошо, если успел оду­маться. Вот ты вылечишься скоро. Но телом. Душу сам лечи, с Божьей помощью. Будет душа чистой, никакая хвороба не при­вяжется.

Лишь через три недели ушел от бабки Сашка. Прощаясь, руки женщине целовал. И глаза. Усталые, добрые. В них про­зрачные слезы дрожали.

—   Навещай, сыночек. Покуда ты был, жила человеком. А теперь снова смерть ждать стану. Да Бога о кончине просить.

—  Я скоро приду, маманя, - обещал Сашка.

—  Когда, голубчик ты мой?

—    Свободным приду, - обещал Полудурок.

—  Насовсем приходи. Найдешь жену себе и приходи. Как в свой дом. К матери. Я ждать стану. И постараюсь дожить. Чтоб пирогами вас встретить...

Сашка постарался уйти поскорее. Когда он к вечеру вошел в барак, трое кентов со шконок слетели. Волосы дыбом, глаза навыкат.

—  Сгинь! Смойся, жмур! Мы тебя не мокрили. Душу твою за упокой честь по чести помянули. Чего нарисовался? Кого за собой уведешь? За кем пришел? - лопотали фартовые.

—  Да не окочурился я. - Он рассказал кентам, что с ним случилось. Вошедший в это время участковый, стоя незамечен­ным в темном углу, долго слушал рассказ Сашки.

—  Дай Бог здоровья твоей бабке. За то, что уберегла, не проехала, не струхнула взять тебя в дом. Обязанником ее ты стал. И покуда живешь тут - наведывай ее. Помогай.

Сашка сидел понуро. После Торшихиного зимовья барак казался неприбранным сараем.

—  Пойду к кентам на заимку. Верно, и они меня похорони­ли, - грустно усмехнулся Полудурок.

И начал собирать рюкзак. Но участковый словно вырос из- за спины:

—  С завтрашнего дня пойдешь работать на пекарню. Помощ­ником пекаря. На заимку мы другого человека уже послали.

Сашка смотрел на участкового, не зная, верить или нет ус­лышанному. Со следующего дня он работал в пекарне. Замешивал тесто, раскладывал его в формы, закладывал в печь. Следил, чтоб не подгорел. И выгружал готовый хлеб на полки.

Возвращался в барак поздно. Нес под мышкой горячий ка­равай. И тут же, едва положив его на стол, падал на шконку.

Кажется, только лег, а уже вставать надо. Тело не успевало отдохнуть. Но через неделю втянулся. Перестал обливаться по­том.

Никто из кентов не знал, как нелегко дается хлеб. Как труд­но было заставить себя не уйти из пекарни. Зато в первый же выходной, положив в рюкзак три каравая, никому ничего не сказав, ушел в зимовье, к Торшихе.

—  Пришел, сынок! Спасибо тебе! И хлеб принес! Вот доб­рая душа, - радовалась лесничиха.

—  Этот хлеб особый, маманя! Я сам его испек. В пекарне теперь работаю. Уже девять дней...

Бабка поцеловала хлеб, потом - Сашку: троекратно, по- русски и, перекрестив его, сказала:

— Хороший хлеб лишь в добрых руках выпекается. Дай Бог, чтоб люди твоим хлебом наедались и довольны были.

С тех пор каждую неделю, как матери, как самому суровому эксперту, носил свой хлеб Сашка в зимовье - к Торшихе. Та подсказывала ему старые рецепты. Как испечь хлеб, который никогда не будет кислить. И плесневеть. Открыла секрет, как выпекать хлеб, не черствеющий по две-три недели.

Сашка не просто запоминал, он записывал все, что гово­рила бабка. А потом не раз в Трудовом вспоминал ее добрым словом.

Однажды, когда до конца работы оставалось совсем немно­го - лишь убрать пекарню, Сашку позвал участковый.

—  Вы - свободны. Получите документы. Если захотите ос­таться - рады будем. Нет - получите расчет...

И только теперь, в кабинете, вспомнилось, что перестал он считать дни до воли. Забыл? Но почему? Даже смешно стало.

—  Так вы остаетесь?

—  Остаюсь. Но не в Трудовом. Неподалеку буду, - забрал документы и вышел из кабинета.

Уже стемнело, когда Сашка пришел в зимовье. Бабка слов­но ждала его. Свежий чай заварила. Его любимых ватрушек на­пекла - с малиновым вареньем.

— Я насовсем к тебе, маманя! Я свободен! Примешь?

—  Сашенька, Шурка мой! Не обманул! Вернулся. Вот уго­дил, мальчонок мой! А как же теперь пекарня без тебя?

— Я же не один там работал. Что сам умел - других научил. Пекарь - человек хороший. С ним село без хлеба не останется,

—  Спасибо, Саша. Но в тайге хозяевать молодому - дело нелегкое. Не принуждайся из-за меня. Мне немного осталось жить на свете. Я ить и в тайгу от людей ушла. Шибко они меня забидели. Видеть никого не хотела. А у тебя -

другое дело. Жизнь только началась. И пусть твой путь будет светлым, не то что мой, - потемнели глаза Торшихи.

Ей вспомнилась женщина. Молодая, нарядная, в крутых куд­ряшках на маленькой голове. Она приехала в деревню на легко­вой машине. Искала знахарку. Ей и указали дом Торшихи.

Жещина была городской. Но жила одна. Любовника имела. Большого начальника. От него и забеременела. У начальника - семья. Побочный ребенок всю жизнь ему изломает. Вот и ре­шила избавиться. Пусть Торшиха поможет. Обещалась запла­тить щедро.

А знахарка встала багровая. Рассвирепевшей медведицей на бабенку пошла:

—  Я не душегубка! Таким черным делом не занимаюсь! Не убиваю детей! Дал Бог дитя - рожай его. Встари - радостью будет. Я греха на себя не возьму! Грех блудом заниматься! Еще больший грех - душегубствовать!

Открыла дверь и вытолкала из избы чужую бабу.

Та в соседнее село поехала. Уговорила одну. А помирая в больнице, виновницей своей смерти назвала Торшиху...

И ничего не сумела доказать баба. За знахарство упекли. За то, что людям помогала выжить...

С тех пор ни к одной бабе с советом и помощью не подо­шла. Не слушала их просьб. И в Трудовом никого не лечила.

Надолго, до конца жизни возненавидела блядешек и любое начальство.

Бабка вместе с Сашкой ходила в обход угодий. Свой учас­ток она знала не хуже самой себя и берегла A-о от всяких бед молитвами и тяжким трудом, от которого не сходили с ладоней мозоли, трескалась кожа на руках. Колом вставала спина и бо­лели ноги.

Она никогда не ругала тайгу, жизнь и работу. Она терпели­во несла свой крест, прощая тайге свои болезни и усталость. Она обижалась только на людей. А потому ни с кем не обща­лась. И никого не признавала.

Она любила только тайгу. Еще внуков и дочь. Но они при­езжали редко. А тайга была всегда.

Что потянуло бабку к Сашке? Да просто поняла, что среди людей он так же одинок и никому не нужен, как и она. Иначе не валялся бы в сугробе в пургу.