Читать интересную книгу Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Проклянут покойника все условники. Фартовые всех «ма­лин», пожелают такого, что черти от хохота пятки обмочут. И, никогда не вспомнив добром, забудут покойного, наказанного тайгой. Она всегда права. Ей всегда виднее. Она о том никому не расскажет. Смолчит.

К ночи Горилла и Тимка вернулись в Трудовое.

В бараке их ждали. Когда сумка Любимчика шлепнулась на стол кирзовым задом, Угорь вздохнул.

—  Тут башли! - указал Тимка.

Законники бросились считать.

—  Семнадцать кусков! Ого! Дышим, кенты! - завопил По­лудурок.

—  А сам фраер? Ожмурили? - поинтересовался Цыбуля.

—  Накрылся. Тайгой, - развел руки Горилла и, глянув в угол, где спал Любимчик, добавил: - Хотел я его на перо взять, но тайга опередила, распорядилась по-своему.

Фартовые, подсев к столу, внимательно слушали, что слу­чилось на заимке. И только Кот сидел в стороне, в который раз перечитывал письмо, полученное издалека.

Его не интересовал фартовый треп. Он думал о своем. Ночи без сна проводил. Одна мысль точила, не давала покоя. Через ме­сяц кончается его срок. Он станет свободным. Куда податься?

«В «малину»? Она рано иль поздно снова затянет под запрет- ку. Конечно, можно выжить. Но сколько раз мог не выжить? Ког- да-то это кончится. Но, может, не стоит шутить с фортуной? Ее терпение не бесконечно. Может, пора остановиться? Ведь вот он - шанс! Его судьба дарит. Пока не все потеряно. В другой раз удача не улыбнется. Не все в жизни можно измерить тугими ко­шельками. А такой шанс, как теперь, ни за какие башли не ку­пить. И не украсть», - вздыхал Кот.

Полудурок понимающе смотрел на Костю. Без слов дошло, отчего кенту даже бухать охота пропала.

—  Сюда вытащишь иль к ней махнешь? - кивнул он на письмо.

—  Там пришьют за откол. Не дадут дышать. Добро

бы меня. А если ее?

—  Так волоки сюда. Давай вызов оформим. Пока бумаги туда-сюда ходят, ты уже вольный, - услышал Горилла.

—  Мамаша у нее старая. Больная. Дорогу эту не вынесет...

— Что ж, из-за нее кайф ломать? Эти старые пердуньи весь век болеют, а скрипят дольше здоровых. Пусть она остаток на своей кочке скрипит. Вы ей помогать будете. В отпуск наведы­ваться. Зачем тебе морока лишняя? С молодой женой надо вдво­ем дышать. Чтоб никто меж вас не стоял, - трубил Филин, заглянувший в барак на огонек.

— Три хазы пустуют. Любую бери! - поддержал Полудурок.

Кот думал. Его «малина» взыщет за все. Ведь вот и сюда, в

Трудовое, грев подкидывали кенты. Его ждали. Считать фарто­вые умеют: знают, когда должен выйти. Приморись, и сюда на­грянут. За откол вмиг на перо возьмут...

—  К нам ни одна падла не возникнет сама по себе. Тут и пропуск,, и вызов нужны. Без тех ксив шагу не сделаешь. Да к тому же не ты один. У нас у многих тут семьи имеются. Без них - не дышать. Тебя тронут? А мы на что? Ждать станем? Все нынче одинаково дышим, - убеждал Горилла.

И Кот решился. Целый вечер писал письмо. Каждое слово обдумывал. К ночи голова гудела. Но утром отправил письмо.

Фартовые знали, что участковый уже привез с заимки тело Любимчика. Гориллу не допрашивали-, таежкое зверье так обе­зобразило лицо, что вопросов у следователя не возникло. Да и вскрытие подтвердило, что на теле покойного нет следов наси­лия и умер он от удара суком в область сердца.

А вскоре в Трудовом снова стихло. Одни законники работа­ли на делянах - заготавливали лес, другие - промышляли в тайге пушняк.

Зимовье Притыкина оказалось тесным для фартовых. И му­жики решили, пока не поздно, поставить хоть какую-нибудь пристройку к дому старика. Говорили об этом в селе. Но участ­ковый и председатель сельсовета отмахнулись. Мол, без вас за­бот хватает. И решили обойтись своими силами.

Ночевали в палатках, пока снег не выпал. Строили вече­рами.

От шума пил и топоров, от людских голосов пушняк ушел из угодий. А потому на промысел уходили далеко. Возвраща­лись усталые. Но холода подгоняли. Приходилось торопиться. Спать ложились за полночь.

За пару недель поставили избушку. И когда над ней легла крыша, условники перебрались туда. Ночами в палатках спать уже невозможно: холод одолел. Вначале Полудурок не придал значения кашлю. Подума­ешь, мелочь. Правда, кенты ворчали, что ночами спать мешает. А кашель не унимался. Он доводил до рвоты. Он изматывал. Он не прекращался ни на минуту. У Сашки на­чался жар.

Когда его положили спать у печки, фартовый уже бредил. Законники решили отправить его в Трудовое. Но Полудурок упирался. Ведь по больничным не шли зачеты. Значит, он позд­нее станет вольным.

—  Отваливай, кент, дыхалку ты обморозил. В ящик сыгра­ешь. Хиляй в Трудовое. Пока не поздно, - уговаривали Сашку условники.

И однажды он решился. Фартовые отпаивали его горячим чаем. И Сашка ненадолго засыпал. Он так измучился от жара и слабости, что даже вставал с большим трудом.

Условники хотели отправить его со Скоморохом. Но Сашка отказался и утром незаметно ушел с заимки.

К вечеру над тайгой разгулялась пурга. Она сорвалась вне­запно. И, смешав в одно месиво тайгу и небо, осатанело билась в зимовье.

Условники сидели в тепле. Но разговор не клеился.

—  Как-то там Полудурок? Успел ли доползти до села? - обронил кто-то задумчиво.

Вслух его никто не поддержал. Но на душе скребануло.

—  Кончится пурга - надо в Трудовое смотаться. Узнать про Полудурка. И зачем одного отпустил? - казнил себя Ти­мофей.

Сашка, устав бороться с пургой, свернул к дереву. Сел под него перевести дух, согреть озябшие руки. И пригрелся в сугробе. Увидел во сне белый дом. Большой, воздушный. Какие в сказках бывают. Жить в таком не доводилось. Вокруг дома сад. Деревья в белом цвету. Рядом море. С белым пес­ком у воды. Сашка шел по песку. Какой он теплый! Прилечь в него, упасть и зарыться с головой, с ушами, с сердцем. Быть может, песок очистит больную душу от прошлых бед. Ведь сколько на ней болячек! А может, припоздал очистить­ся? Перебор получился? Ведь вон как болит душа, щенком скулит. Видно, люди стареют, а душа - никогда. Ей одной нет сносу. Значит, стоит ее вымыть...

Песок лез в нос, уши, глаза. Настырной теркой скреб шею. До боли, до дыр.

—  Ну, давай, родимый, шевелись. - Мелькнуло и погасло перед глазами лицо старухи, красное, в морщинах. - И куда занесло бедолагу? На погибель свою в пургу ходят. Очнись, - увидел он обледенелую собачью морду перед глазами.

Очнулся Сашка лишь на пятый день в доме лесничихи - старой, суровой Торшихи.

Толстая, рослая бабка, она одна управлялась с участ­ком. Вырастила дочь. Та теперь на материке жила. Замужем. Троих детей имела. К бабке иногда приезжала. Всей семь­ей. А в остальное время старуха жила одна, как состарившаяся медведица в берлоге. В селе она бывала редко. Разве за солью в магазин приезжала. Все остальное имелось в избытке.

В этот раз она ездила на почту, отправила внучатам гостин­цев. Когда возвращалась - пурга поднялась. До избы недалеко. Дорогу к ней вслепую могла найти и не беспокоилась. Но тут собака рванулась к сугробу. Рыть его стала. Выкопала мужика. Тот замерзал. Баба перекинула его в сани. И привезла домой. Думала после пурги отвезти в Трудовое. Но человек оказался больным.

Он бредил день и ночь. Из закрытых глаз текли слезы. Его душил кашель, бил озноб, а к ночи он горел от температуры. И бабка поняла, кто он и откуда. До нее иногда доносились ново­сти из села.

Торшиха поила Сашку парным молоком с барсучьим жи­ром, натирала его адамовым корнем, пользовала зверобоем, ма­линой. Грела ему грудь раскаленной солью. А на ночь насильно вливала лимонник. Может, и стоило ей сообщить в Трудовое, что нашла мужика по дороге. Завалящего. Какому в человечьем жилье места не нашлось. Но не рискнула...

Бабка парила Сашку в бане березовым веником. Хлесткими ветками хворь вышибала.

У словник поначалу чувствовал себя неловко в мозолистых широких ладонях Торшихи. А она, намяв, напарив, напоив, за­пихивала его под перину, да еще на грудь фартовому заставляла лечь собаку. Та окорячивала законника, рыча на всякую матер­щину в ее адрес. Грела по требованию старухи.

Сашка не знал, кто эта бабка, почему свалилась над ним, помиравшим. Зачем, за что и для чего лечит его? Ведь он не просил. А она даже навар себе не обговорила.

Когда он не мог ходить первую неделю, горшок за ним вы­носила. Молча, не попрекая, наверное, как мать.

Ночи не спала. Сидела рядом, пока Сашка был плох.

К Полудурку никто в жизни так не относился.

Торшиха ухаживала за ним, как за кровным сыном. И даже собака безропотно грела грудь фартового, понимая, что ни одна грелка с ней не сравнится.

Через неделю кашель стал мягче и реже. Он не выбивал уже из глаз снопы искр, не вызывал рвоту. Сашка, понемногу отта­ивая, начал чувствовать свое тело.

Выросший сиротой, он впервые потянулся сердцем к теплу чужой матери, не задубевшей в одиночестве. И,понимая,  чем обязан ей, боялся лишний раз открыть рот.