Читать интересную книгу Закон Тайга - Эльмира Нетесова

Били жестоко. Трудно дался заработок. Мозолями, потом, усталостью. За все это, перенесенное, влипали в троих фарто­вых кулаки и сапоги. Брань, проклятия градом сыпались на их головы, вспухшие от ударов.

Никто из них не знал, не помнил, когда пропили башли кентов.

Свои заработки оказались на месте.

Угорь, теряя сознание, увидел входившего в барак Филина. Тот рыкнул на условников. Спросил зло:

—  Какая падла меня из бугров вывела? Почему разборку сами делаете, козлы? А ну, ботайте, в чем кенты лажанулись, за что их трамбовали?

Когда Цыбуля и Кот рассказали все, бугор затылок скреба­нул, головой закрутил, вроде дерьма понюхал. И спросил:

—  Сколько башлей увели?

—  Кусков десять, бугор...

—  Не-ет, сявки столько не поперли бы. Зассали б. Шибко явно. Им пары стольников хватило б нажраться до горлянки. Ну и кенты не сумели б столько просрать. Это ж всей «мали­ной» месяц бухать можно, - сказал, не задумываясь. И подо­грел: - Кто-нибудь с вами канал?

—  Любимчик! - вспомнил Угорь. И, придерживая руками гудящую от боли голову, трудно вспоминал разговор с ним, уг­розу разборкой.

—  А где он приморился? - спросил Цыбуля.

—  Мне Тимофей ботал, что Любимчик в зимовье похилял. Сам навязался. Давно уж там, - ответил Филин и добавил: - Нет, этот не сопрет. До воли далеко. А в тайге башли без нуж­ды. Куда их сунет?

—  Он, падла! Он, хорек вонючий, слямзил. Больше неко­му! - завопил травмированный пилой фартовый и, потребо­вав двоих в свидетели, просил кентов отпустить его на день в зимовье.

—  Век свободы не видать, расколю гада! - орал он.

Фартовые завтра утром должны были вернуться на деляну. А потому решили законники послать на заимку Тимофея и Гориллу. Эти разберутся. Не трамбовкой, по чести надыбают. Не станут выколачивать раскаяние.

Тимка согласился сразу. Гориллу уламывать пришлось. Но все же уговорили. И оба чуть свет ушли в тайгу.

—  В зимовье канает. Вишь, дым из трубы прет, - глянул Тимка.

— Давай постремачим малость. Он, падла, в зимовье башли не держит. Это - как мама родная. На понял взять надо. Чтоб струхнул. Пойдет перепрятать подальше от зимовья, тут его и накроем, - предложил Горилла.

—  А я уверен, что в зимовье он их держит. Такой тайге не доверит. Придется тряхнуть гада, - не согласился бригадир.

— Ладно, колонем козла. Но не сразу, - согласился Горил­ла и резко дернул на себя дверь зимовья.

Любимчик сидел у печурки. Увидел фартовых, побледнел. Вскочил, ударившись лысиной в потолок.

—  Чего наполохался? Иль не ждал нас? Пришли глянуть, как канаешь тут, - прищурился Тимка.

—  От людей отвык. Все зверье да птахи - мои кенты, - лопотал Любимчик, обливаясь потом.

—  Ну вот и нарисовались, возникли, чтоб от кентов не от­шибало, - сел Горилла к печке и расставил ноги.

—  Как заимку держишь, ботай, - присел к столу Тимофей.

—  Все в ажуре, - пристроился на чурбаке Любимчик и, поставив на печку чайник, понемногу успокаивался.

Чай пили молча, медленно.

—  Как в селе? Без кипежа? Все в норме? - зыркнул Лю­бимчик по лицам.

—  Полный ажур. Кенты, видать, к цепким бабам подзалете­ли. До сих пор из Поронайска не вернулись. Душу отводят, - усмехнулся Горилла.

Любимчик вздохнул. И заговорил спокойнее:

— Я тоже думал смотаться в город. Но с мусорами трехать не хотел. Клянчиться у них - западло. Решил, обойдусь пока, - пытливо всматривался в лица законников.

Он понимал, что Тимофей мог прийти сюда в любую мину­ту, но вот Горилла? Этому тут вовсе делать нечего. Зачем при­хилял в такую даль? Не ради трепа. Этот за просто так и угол не обоссыт. Но фартовые из города не вернулись. Значит, можно дышать. Да и не подумают на него. Их в оборот возьмут. Бухих. А для него даже кайф, что фартовые тут побывали - видели Любимчика на заимке. А это - отмазка...

—  Угорь куда теперь лыжи вострит? - спросил он у Тимки.

—                 Дождется кентов и сюда, к тебе под бок. Промышлять станем.

—  Ох и здоров он бухать! Склянку винтом, одним духом выжирает. У меня зенки на лоб лезли. Лихой кент! Те, двое, что в бараке канали с ним, так и не смогли. И я - кишка тонка, - признал Любимчик, все еще не понимая, зачем здесь возник Горилла.

—  Завтра проверим, сколько у тебя пушняка. Где стоит про­вести вырубки? Много ль перестоя? И на карте все отметим. Прямо от зимовья начнем. Сушняк вам на дрова. А рубку где проведут, конями вывезем, - будто угадав, обратился Горилла к Тимке.

—  Вы надолго теперь? - не выдержал Любимчик.

—  А чего? Тебе чего? Покуда он тут хозяин! - указал Го­рилла на Тимку, рявкнув зло. - Сколько надо, столько будем.

У Любимчика мурашки по коже побежали. От пяток до лы­сины. Что-то очень зол Горилла. Сдерживается. А мурло аж пятнами взялось. Не с добра. На него, Любимчика, зверем зыр­кает, словно ищет слабое место, где ухватить.

Но Любимчик не простак. Перо всегда при себе держал. В кармане, под рукой. Будет кипеж, не задумается. Любого рас­пишет. Хоть и законника. Своя шкура ближе.

Тимофей с Гориллой разговорились о тайге, зверях, их по­вадках.

Любимчик, заметив, что фартовые увлеклись трепом, вы­шел из зимовья.

Законники сразу прервали разговор. Тимка к окну прилип. Любимчик курил на пороге зимовья.

— А может, тряхнем падлу? Хватит темнить! - предложил Горилла.

—   Не дергайся. Недолго осталось. Этот фраер - слабак. Сам отдаст. Не выдержит, - останавливал Тимка.

—  Лады. Но завтра нам в селе быть: хватит дуру ломать! - свирепел Горилла. И, увидев появившегося в двери Любимчи­ка, шагнул к нему, прихватил за горло: - Колись, с-сука, где башли кентов? Не то теперь же на нитки распущу, блядюга!

Тимофей головой покачал Сорвал Горилла его план. Не­сдержанный кент, горячий. От таких одна беда. Во прихватил фраера! У того язык до яиц вывалился. Морда синей фингала. Окочурится того и гляди. А какой с того навар? Ни башлей кентам, ни разборки над фраером.

Тимофей дернул Гориллу за плечо.

—  Оставь дышать.

Бывший бугор сбросил руку.

—  Колись, паскуда! Вонючка лысая! Иначе требуху на за­вязки пущу!

В долю секунды заметил Тимка сверкнувшее лезвие ножа. Успел. Перехватил. Выбил. И словно что-то отлегло, отвалилось. Открыл дверь зимовья, ногами вышиб лысого. Подцепил на кулац челюсть. Любимчик пошатнулся, въехал Тимке в ухо. Горилла сапогом в пах дернул. И, подобрав нож Любимчика, оседлал лысого.

—  Кромсать будем лидера! - налились кровью глаза Гориллы.

Любимчик задергался. Глаза, как у зайца, округлились. За­орал что-то бессвязное.

—  Заткнись, семя курвы! - схватил Горилла нос лысого и тут же срезал его.

Любимчик взвыл не своим голосом. А Горилла, въехав в ухо ему так, что лысый на время сознания лишился, заорал:

—  Гони башли!

—    Не брал, - мотал головой Любимчик.

Горилла в ту же секунду отрезал ему ухо.

—  Еще один локатор, и все, придется ожмурить тебя. Хотя твоя шкура того и не стоит, - сказал, помрачнев. - Где башли, пидер?

Лысый присмирел. Молча хлопал глазами. Горилла, не уго­варивая, отрезал второе ухо. И тут же направил лезвие ножа в горло.

—  Ну, кобель резаный! Последний шанс! Где башли? - ца­рапало лезвие кожу горла.

—  Там, - кивнул головой на тайгу.

—  Где там?

—  Вон под тем сухим деревом.

Горилла встал, сорвал с земли Любимчика. И, не отпус­кая от себя ни на шаг, гнал пинками и тумаками к указанно­му месту.

—   Неси! Как жопил, так и выложи! - долбанул ногой в спину так, что лысый, перелетев корягу, стукнулся спиной в ствол.

Дерево хрипло застонало, качнулось резко и вдруг повали­лось, вывернув на свет отсохшие, прогнившие корни. Любим­чик не успел отскочить. Сухой толстенный ствол вдавился в грудь, проткнув ее острым, как копье, суком.

На корне дерева повисла кирзовая сумка, которую так берег Любимчик для будущей жизни. Сколько надежд с нею связы­вал! Во многом себе отказывал, чтоб потолстела сумка. Туда ж украденные спрятал. Знал: под сухим деревом ни один зверь нору не роет. Да и человек, если на дрова спилит, до корней не доберется. А оно иначе получилось. Дерево выдало. Не стало прятать. Да и для кого теперь?

Любимчик лежал под деревом тихо. Устал дрожать. А уж как боялся смерти! Но она пришла, не предупредив. Не ус­пел человек пожалеть о потере денег, судьба и жизнь отняла.

В глазах слезы застыли. Не сбылись надежды, рухнули меч­ты. На всю жизнь только боль и холод в награду. Да тоска... Серая, как пасмурное небо, что глядело из стекленеющих глаз.

Любимчик был? Чей? Теперь от него и кликухи не осталось. Даже глаза не закрыли ему кенты, уходя с заимки. Теперь в Трудовое спешили. К фартовым. Вернуть башли. Рассказать о случившемся.

Ох и помянут законники кента! На том свете до конца века икать будет. А соседи-покойнички со смеху надорвутся.

Проклянут покойника все условники. Фартовые всех «ма­лин», пожелают такого, что черти от хохота пятки обмочут. И, никогда не вспомнив добром, забудут покойного, наказанного тайгой. Она всегда права. Ей всегда виднее. Она о том никому не расскажет. Смолчит.