самогона, а настойки элеутерококка. Следующую порцию еды и энергетика — часа через четыре. Не стоит перебарщивать.
* * *
— Сильнее! Сильнее! Теперь подыши! Фы-фы-фы-фы! Тужься! Миша, сейчас! Ира?
— Пока так же.
— А-а-а-а-а!!!
Команды Ольги перемежались криками роженицы и воплями малышей, испуганных отсутствием матерей и страшными звуками. Но идти в другую комнату, успокаивать их было некогда. Все заняты. Неандерталка орала как резанная… Хотя, почему как? Её таки пришлось резать. Но этого всё равно было мало. Головка пролазила немного и ныряла обратно, стоило только остановиться. Мешали кости таза.
Это был четвёртый или пятый заход. Ольга успокаивала мамочку, поглаживая голову и шепча что-то на ухо. Роженица помогала себе сама, поддерживая палкой ноги в верхнем положении. С помощью этой же палки, держась за неё, сжимала живот локтями с боков. Ира всё контролировала на выходе. Папочку всё-таки пробрало и он постоянно выскакивал на улицу охладиться. Но нездоровое любопытство возвращало его обратно. Гораздо хуже, когда слышишь, но не видишь. А голосина у девочки ого-го! Михаил сам проверил это, решив умыться снегом.
— Все передохнули? — Если надо, то Ольга умела командовать. — Так, пока никто не сдох, начали! Йв, тужься! Миша, дави! Начали!
И ещё один раунд. Увидев, что от боли роженица снова заорёт, Ольга закрыла ей рот и нос. Крик — это сброс давления. А надо ещё чуть-чуть надавить. Минуту обойдётся без воздуха. Лицо Йв налилось тёмной кровью, она задёргалась. И тут Михаил почувствовал, как живот под ладонью поддаётся. В это раз немного дальше. Он перехватил черенок за середину, чтобы удобнее стоять.
Хрясь!
Именно этого толчка не хватало, чтобы превысить прочность дерева. Под руками неандерталки толстая палка уже выгибалась, а тут ещё нагрузка.
— Твою мать!
Обломком Михаилу распороло руку и кровь плеснула на лица женщин. Ольга от неожиданности открыла рот… Йв. Неандерталка активно задышала, пока снова не перекрыли кислород.
Но Михаилу показалось, что хрустнула не только палка. Слабое эхо раздалось откуда-то со стороны промежности Йв. И, кажется, Ира это тоже заметила, сказала испуганно:
— Ой! Тут…
И без перерыва:
— Да-а-а-а!
Крик, достойный экстаза футбольного болельщика, когда гол забил Кержаков.
Ира, всё ещё вопя от радости, подняла перед собой синюшное окровавленное тельце. Потормошила и замолчала с испуганным видом. Ребёнок молчал и не шевелился. На лице Иры испуг сменился ужасом. Она положила тельце между ног матери и тихо отступила.
Внезапно Ольга рванула вокруг стола. Положив ребёнка на бок, она стала ковырять у него во рту уголком простыни, обмотанной вокруг пальца. Достала слизь, подняла младенца за ноги и шлёпнула.
Лица всех, застывших в ожидании, озарила усталая радость — крик! Первый крик. Ольга положила малыша на живот матери и плюхнулась на стул. Пока ни у кого не хватало сил, чтобы завершить роды. Все переглядывались со счастливыми рожами, улыбались до ушей и тихонько смеялись. А новорождённый, не дожидаясь, когда на него обратят внимание, завозился, зачмокал, открывая рот, как птенчик. Счастливая мать, всё ещё не отошедшая от боли, подтянула малыша и ткнула в грудь, где тот и притих, сопя. Вот же живчик. Не успел родиться, а уже есть захотел.
— Галё, как сына назовёшь? — Спросил вождь.
— Чамѣлак.
— Чамѣлак? Кто это.
Они уже знали, что имена аборигенов означают названия животных или растений. Как Йв — верба, а Галё — какая-то сова. Какая именно — никто из горожан различить не мог. У горожан только совы и филины в словарном запасе. Ещё кто-то знает слово сыч. Но чем сыч отличается от совы — не всем понятно. Зато всем известно, что филин ушастый. А неандерталец чётко описал, что птица без ушек и угукает, как сова. Совой называть мужчину как-то не с руки, вот и осталось Галё. Да и правильно — зачем напрямую переводить? Никто же на Руси греческие и римские имена не переводил.
— Вот чамѣлак, — неандерталец показал вырезанную фигурку. — Живёт в холодной воде, очень… Очень сильный для жизни. Маленький и сильный. Холод не убивает. Жара не убивает. Вода не убивает.
— Живучий, значит.
Абориген попробовал слово на язык и кивнул.
— Так это ты для своего сына фигурку вырезал? — Дошло до вождя.
— Да, — улыбнулся счастливый отец. — Йв сказать, сын родиться.
И правда, почему Михаил решил, что неандерталец будет вырезать оберег для чужого ребёнка? Это он своему.
— Можно? — Вождь протянул руку.
Парень сразу подал фигурку.
— Я просить. Надо шаман дать сила. Тогда хорошо будет беречь.
— Понятно. Сейчас силой напитаем.
Как бы бормоча какие-то заклинания, время от времени поглаживая фигурку, пачкая её кровью из раны, Михаил разглядывал оберег. Кусок твёрдой древесины размером с большой палец был вырезан в форме сидящей птицы. Уложенная на спину голова, плоский клюв. Снизу на животе — чёрточками обозначены перепончатые лапки. Так же чёрточками обрисованы крылья. Как есть утка. Только хвост какой-то длинный и двойной, как у ласточки. Промежуток между половинками хвоста не прорезан, но обозначен чертой.
Пора завершать церемонию. Мысли, как именно это сделать, уже есть. Михаил посадил птичку на ладонь и тихонько подул в ключик, как бы вдувая жизнь. Потом испачканную в своей крови фигурку положил в окровавленную ладонь малыша — это осталась кровь матери. Чамѣлак сразу сцепил пальцы.
— Хорошо! — Почти одновременно произнесли оба мужчины.
Во все времена, наверно, хорошая примета, если у ребёнка цепкие пальчики. Может, со времён обезьян пошло, когда младенцы цеплялись за шерсть матерей.
* * *
После выматывающих родов пришлось выдержать ещё один марафон — по уборке. Сил кое-как хватило, чтобы отмыть мать и ребёнка. Даже полы смогли оттереть по-быстрому. Но стирку все дружно сговорились оставить на потом. Чёрт с ней, с не отмываемыми пятнами крови — убиваться из-за этого никто не хотел. Все поголовно вышли из строя: семейка шаманов вымотана четырьмя родами, а бедная неандерталка вообще лежачая.
Хруст, услышанный Ирой и Михаилом, им не показался — что-то там сломалось. Выяснилось почти сразу — при всей малочувствительности дикарей к боли, Йв начинала выть и скулить, как только приходилось шевелить ногами или тазом. Её так и оставили в раскорячку, как лягушку, только подложили для удобства валики из белья. Сменить постель пришлось, нельзя же лежать в кровавой луже. Но сколько слёз пролилось у всех! И у больной, и у тех, кто менял. Никто ведь не железный. Невозможно оставаться бесчувственным, когда причиняешь такую боль. Наконец, ноги уложили так, чтобы связки оставались в расслабленном состоянии, проверили и обеззаразили разрывы на выходе влагалища. На этом мучения бедной девочки не