— Мама Нина!
— Дорогая Нина!
— Добрейшая Нина Петровна Хрущева!
Нина Хрущева была для Запада чрезвычайно важным знаком перемен в обществе. Не потому, разумеется, что на Западе женщина занимает свое собственное место в обществе — там до этого так же далеко, как и здесь, а потому, что общий уровень западной цивилизации диктует человеку определенное понимание: если женщина рядом со властвующим мужчиной, она должна смягчать его нрав. Не всегда так бывает, но в идеале вроде бы должно быть так.
И мало кто заметил поджатые губки, вдавленный рот — свидетельство серьезного, неуживчивого и, быть может, злого характера. Во всяком случае, своенравного. Америка видела то, что хотела видеть. Мы у себя дома — тоже. А то, что было на самом деле, никак нарочно не скрываясь, было сокрыто. Может быть, ничего особенного не было? И нечего было скрывать?
Попробуем понять.
Появившись на Западе, мелькнув несколько раз в наших газетах за спиной Хрущева, Нина Петровна дала повод для сплетен. Они не были злостны.
— Хрущев развел кумовство — жена влияет.
— Нина Петровна Хрущева и Мария Петровна Шолохова — родные сестры, вот почему Шолохов набрал такой «вес» при Никите.
— Хрущев определил своего сынка в ядерный институт к Чаломею — этому институту создан климат наибольшего благоприятствования, сынок уже лауреат Ленинской премии — это Нина Петровна влияет: Хрущев у нее под каблуком.
Нина Петровна вошла в выжженный квадрат, образовавшийся за два десятилетия при фигуре первого человека в стране, не случайно и не с улицы. Она была испытанная кремлевская жена, чуть меньше двух десятилетий жившая по неписаным законам Кремля. И если муж Нины Петровны был реформатором, то естественно предположить, что и она настроена на реформы.
Что досталось в наследство этой женщине?
Представьте — Кремль, с 1918 года заселенный семьями вождей. Здесь жили, плодились, возвышались и падали с высот, стрелялись, уходили в тюрьму целыми семьями — и заселялись по новой на жилплощадях посаженных и расстрелянных самые что ни на есть главные персоны государства. Здесь была квартира Сталина, «положенная» Никите Хрущеву как первому лицу в государстве. Наследная.
Евгения Михайловна Золотухина, старейший работник библиотеки Института марксизма-ленинизма, рассказала мне, как через десять лет после смерти Сталина, она вместе с другими своими сотрудниками вошла в его кремлевскую квартиру с целью осмотреть библиотеку, которую партия решила передать институту после XX съезда:
«Квартира с 1953 года стояла пустая, опечатанная. Вначале была мысль устроить в ней музей, но потом, когда Хрущев повернул все дело по-своему, видимо, не знали, что с ней делать. В квартире почти никто, кроме служителей, уборщиц и мастеров, не бывал, а если и бывали, если приходилось ее распечатывать, то в специальной книге делались пометки — кто был. Расписываясь в книге, я увидела автографы: Веденеев и Фурцева.
Вошли. Помню, ощущение холода, так, бывает, охватывает в домах, где давно не живут люди. Анфилада комнат. На окнах темным-темно: бордовые задернутые шторы. Диваны, столы, стулья в чехлах придвинуты к столам. Повсюду торчат вверх оборванные провода — вырванная сигнализация.
Свихнуться можно. При Сталине в квартире была огромная система сигнализации. Охрана слышала каждый его шорох. Она знала, когда он переходил из комнаты в комнату.
Квартира делилась на две части: половина Сталина и половина Светланы. У Светланы было три комнаты, и еще ничего: какие-то салфеточки, игрушки. Вышитая подушечка.
А у него — склеп: громадная столовая, библиотека, кабинет и спальня. На всем печать казенщины. Кстати, на его ближней даче такая же атмосфера: при подходе к дому низкие фонари освещали только дорогу.
Мы подошли к книжным шкафам — цели нашего прихода в сталинскую кремлевскую квартиру. Шкафы шведской работы, по специальному для него заказу. Всего семьдесят штук шкафов. Вот они — эти шкафы. Все они теперь здесь».
* * *
Молния воспоминания ударяет мне в голову. Лариса Рейснер описывает свое посещение Зимнего дворца в первые часы после того, как оттуда вытряхнули Романовых: «Там, где жили цари последние пятьдесят лет, очень тяжело и неприятно оставаться. Какие-то безвкусные акварели, бог знает кем и как написанные (не о работах ли Серова? — Л.В.), мебель модного стиля «модерн» — всему этому трудно поверить в жилище, построенном для полубогов. (Чем плох «модерн»? — Л.В.)
Какие буфеты, письменные столы, гардеробы! Боже мой! Вкус биржевого маклера «из пяти приличных комнат» с мягкой мебелью и альбомом родительских карточек (как мы сейчас впиваемся глазами в остатки этих карточек! — Л.В.).
Очень хочется собрать весь этот пошлый человеческий хлам, засунуть его в царственный камин и пожечь все вместе во славу красоты и искусства добрым старым флорентийским канделябром».
Если бы я хорошо поискала, то нашла бы где-нибудь в прошлых веках ругань и в адрес флорентийских канделябров. Время все ставит на места. Убранство царских покоев так нравится нам сегодня, как нравились Ларисе Рейснер канделябры Флоренции. Не значит ли это, что убранство сталинских комнат, возможно, покажется чрезвычайно интересным упрощенному взгляду человека лет через пятьдесят?
Но послушаем дальше Евгению Михайловну Золотухину:
«Я стала смотреть книги. На многих страницах были его пометки. Там, где встречались грамматические ошибки, он подчеркивал несколько раз, видимо, ошибки его раздражали…
Везде на стенах фотографии правительственных пикников: жарят шашлыки, валяются на траве, смеются. Одни мужчины. Всем известные. И среди них ребенок. Взрослеющий от фотографии к фотографии. Ребенок. Девочка. Дочка Сталина.
Наверное, это произвело на меня самое сильное и гнетущее впечатление: как же тяжело рос ребенок в таком окружении. С такими пикниками. Я думаю, выпив, они при ней не стеснялись в выражениях. А дети все видят, все слышат и все хотят понять.
После этого посещения я всегда думаю о Светлане Аллилуевой с сочувствием».
Вот такое кремлевское наследство получила новая «царица» Нина Петровна: домашнее запустение, могильный холод и кровавое прошлое.
Она решительно отказалась от этого наследства.
Разумеется, народные массы не знали об ее отказе. Газеты такого не сообщали, потому что все личное, по мнению кремлевских вождей, не имело значения. Да и сам ее отказ выглядел как решение Политбюро — открыть Кремль для народных посещений.
Все складывалось удачно: Нина Петровна никогда не жила в кремлевских квартирах, не имела к ним привычки, сильная женская интуиция вовремя шепнула ей что-то о сталинской квартире — вот где смысл ее отказа, который выглядел скорее как молчаливое согласие ехать жить куда скажут.
На Ленинских, бывших Воробьевых, горах началось быстрое строительство особняков для людей Кремля. Они видны сегодня из-за каменных заборов — однотипные стандартные микродворцы в стиле так называемого «сталинского ампира».
Вся власть с чадами и домочадцами перебралась на Ленинские горы.
Жены и дети кремлевских вождей вспоминают неудобства новой жизни: дома были выстроены наспех, коммуникации проведены наспех. Зимой в некоторых домах промерзали стены, лопалась канализация. Далеко от центра. Проблема транспорта, разумеется, ни для кого из этих людей не стояла в те годы: к каждой высокопоставленной жене был «прикреплен» автомобиль, но психологическое неудобство отдаленности от московской цивилизации ощущалось. В кремлевской тесноте не так заметны были бирки на казенной мебели. А здесь, среди просторов новых стен, они поблескивали отовсюду, словно напоминая жильцам о бренности их положения. Но, видимо, такова психология человека: попав в наркотический круг власти, он перестает думать о всякого рода бренностях.
Нет, я не думаю, что Нина Петровна имела решающий голос в вопросе о переезде из Кремля на Ленинские горы, но если и было так, ей первой пришла в голову эта мысль или же она закрепила своей поддержкой эту мысль в темпераментном мозгу Никиты Сергеевича, — если так, я не удивлюсь.
В сущности, человек изначально живет в доме, ради дома и для дома, для семьи, продолжения рода. А все, что наворачивает за стенами дома, в итоге для того же дома и делается, хотя в пылах сражений он напрочь забывает свою исходную точку.
Кремль, его палаты и музеи открылись для народа, а особняки на Ленинских горах зафункционировали для кремлевских вождей.
Кое-кто поумней и поосмотрительней осел с семьями в центре Москвы, на улице Грановского, понимая, что власть преходяща, могут выселить из казенного помещения в дом не лучшей категории. Надежней сразу занять хорошую позицию, как говорят, «упаковаться». (Опять чудо-глагол советского периода. — Л.В.)