— Ты замерзла…
Порфирио не ждал моего ответа. Он взял меня за руку и повел за собой до мельницы, он практически втащил меня в коридор, который вел внутрь дома. Дым вырывался из большой трубы, камин занимал большую часть пространства кухни, отчего места хватило только на три скамьи, они стояли буквой «П» вокруг очага. Я села в самом дальнем углу. Порфирио помог мне снять пальто и дал одеяло, все это я молча приняла, даже не поблагодарив. Потом он дал мне чашку с прозрачным бульоном, желтым от шафрана.
— Выпей. Это бульон, он очень полезный.
Я была уверена, что он полезный, поэтому пила маленькими глотками, как пьют дети, желая проверить, насколько жидкость горячая, и боясь обжечь язык. Я так сильно сжала пальцами чашку, как будто хотела впечатать их в ее поверхность, но спустя какое-то время я смогла вернуть контроль над собственным телом и почувствовала, что должна поблагодарить.
— Очень вкусно, — сказала я наконец. — Кто это приготовил? Твоя мать?
Порфирио кивнул и подошел ближе. Он присел па корточки, его локти мягко лежали на моих коленях, он странно посмотрел на меня. Было видно, что Порфирио сильно обеспокоен.
— Почему ты приехала, Малена? Ответь.
— Я приехала, чтобы увидеть Фернандо.
— Фернандо здесь нет.
— Я это поняла, но я думала, что он приедет… На Рождество люди… Ладно, все равно, я приехала, чтобы увидеть его, а он не приехал, так что я возвращаюсь в Мадрид, теперь мне лучше.
— Тебе лучше… — тихо повторил Порфирио, как будто не совсем понял то, что я сказала. Потом он поднялся и пару раз пересек кухню, а потом забрал у меня чашку. — На чем ты приехала?
— На автобусе.
— А твоя мать знает?
— Нет, ей не нужно этого знать. Послушай, Порфирио, я стала старше. Понимаешь? Мне восемнадцать лет, в Германии у меня было бы больше прав…
Я не заметила, что начала плакать — без всхлипов, без удушья, не открывая рта, не пуская сопли. Слезы капали с моих ресниц, как будто сами решили упасть на землю, как будто вовсе не я плакала, как будто плакали только мои глаза. Порфирио посмотрел на меня в тот момент, когда я поняла, что веду себя довольно странно, впрочем, его поведение тоже меня удивило.
— И что ты думаешь делать? — спросил он.
— Я вернусь в Мадрид, я тебе уже сказала.
— На автобусе?
— Да, думаю, да.
— Тогда тебе следует переночевать здесь.
— Нет.
— Да. Автобусы ходят только по утрам.
— Тогда я поеду на поезде.
— Как?
— Дойду до Пласенсии. Там встречу кого-нибудь из знакомых, кто сможет довезти меня до станции.
— Подожди меня здесь секундочку. — Порфирио поднялся и вышел, его голос гулко раздавался в коридоре. — Не уходи.
Я досчитала до десяти, а потом решила уйти. Пошел снег, белые хлопья медленно падали на землю. Я повернула дверную ручку, не желая мешать тем, кто стоял вокруг корыта и лил ведра воды в свиную тушу, вспоротую сверху вниз. Водой вымывали кровь из распяленной туши — люди очищали невинную плоть убитого ими животного. Впервые я увидела убой свиньи от руки моего дедушки, когда мне было только десять дет, но я вынесла эту языческую церемонию до конца. Дед тогда сказал, что мне следует увидеть то, что мне совсем не понравится, об этом он знает, но потом, когда я буду старше, я пойму, почему он решил взять меня с собой, и я ему поверила. В тот раз закололи борова. Когда он перестал визжать, дед с силой схватил меня за руку, наклонился и прошептал прямо в ухо: «Те, кто убивают его, — такие же люди, как и мы, а свинья — просто животное. Ты это понимаешь? И мы убиваем ее, потому что хотим ее есть, все очень просто». Я согласно кивнула головой, хотя ничего не поняла. Я слышала только дикий визг, стояла с раскрытым ртом, а эти визги не давали мне думать. «Разрежь свинью — и ты увидишь, как она похожа на нас», — сказал дедушка позже. Он заставил меня подойти к корыту и показал сердце свиньи, которое было похоже на человеческое, а потом — печень и почки, легкие и кишки. «Не смотри с отвращением, — сказал дед, — потому что ты такая же внутри. Всегда помни, как трудно убивать и как трудно умирать, не живи со страхом перед смертью, но имей это в виду. Так ты будешь счастливее».
В то морозное утро дедушка на простом примере разъяснил мне сложные жизненные проблемы, помог понять саму себя, но тогда я этого еще не осознавала. Поэтому я искала взглядом Рейну и испугалась, когда не увидела ее поблизости. Дед сказал мне, что она убежала. Рейна разрыдалась, не вынеся этого зрелища. Когда мы вернулись домой, Рейна еще не пришла в себя, ее даже вырвало. Теперь ее утешала мама. Я удивлялась собственной черствости, какому-то внутреннему душевному предохранителю, спасшему меня во время этого дикого ритуала. Я со всех ног кинулась вверх по лестнице в свою комнату. Мне нужно было побыть одной и обо всем подумать. Тогда я не поняла, что дедушка только хотел помочь мне стать взрослее, и не понимала до тех пор, пока Теофила не предложила мне стакан вина. Порфирио улыбнулся, увидев, что я пью вино, стоя у двери.
— Я отвезу тебя в Мадрид, — сказал он. — Я думал поехать вечером, но могу и сейчас. Здесь мне все равно делать нечего, в этом году все идет очень хорошо.
В ту минуту я почувствовала, что спасена. Я должна была что-нибудь сказать пред тем, как убежать из этого предательского места, которое заплатило моей доверчивости фальшивой монетой. Я подошла к машине и представила себе сценарий грядущих дней, каждый из которых будет похож на предыдущий: из дома на факультет, а с факультета домой. Эти дни приговаривали меня к вечному одиночеству, время, как песок, уходило сквозь пальцы.
— Я не хочу, чтобы ты вез меня домой. Порфирио, пожалуйста, я не хочу домой.
Он недоуменно посмотрел на меня, но ничего не ответил, как будто мое возвращение домой было решенным делом.
— Я не хочу ехать в Мадрид, — повторила я. — Если я вернусь, то залягу в кровать и буду плакать три дня, поэтому не хочу возвращаться туда. Я бы предпочла уехать куда-нибудь в другое место, только подальше от дома… Отвези меня в Пласенсию или в Авилу туда, куда тебе будет по пути. А там я уже сяду на поезд.
Порфирио повернул ключ в замке зажигания и завел машину, но мы не проехали и ста метров: когда мы стали едва видимы для тех, кто распивал и распевал во дворе у мельницы, он повернул направо и остановил машину. Не советуясь со мной, он достал карту дорог и какое-то время рассматривал ее. Потом повернулся ко мне.
— Севилья. Подойдет?
— Севилья или ад, без разницы.
— Тогда уж лучше Севилья.
* * *
Снег шел не переставая на протяжении всего нашего пути, покрывая поля, так что мы увидели белые стены замерзшего города. В Севилье было очень холодно, но даже при таких грустных обстоятельствах город все равно выглядел помпезно и вычурно, и все в нем было таким, даже акцент у портье звучал как-то надменно, а его голос был похож на старинную мелодию. «Я не смогу привыкнуть к Севилье, — сказала я себе, после того как осталась одна в своем номере, — никакой Севильи».