Гомон где-то за углом отвлек меня от размышлений. Впереди мелькнула и исчезла фигура в белом. Я тут же попеняла себе за рассеянность на прогулке, учитывая зловещую молву, пусть даже беспочвенную. Я огляделась. Все ставни на окнах были наглухо заперты, а улица казалась слишком пустынной для этого часа. Тем не менее я явственно слышала впереди суматошное оживление, не предвещавшее ничего хорошего.
Я завернула за угол. У распахнутой двери богатого особняка толпилась дюжина босоногих юношей в белых сутанах, подпоясанных простыми веревками. Их собратья с криками «Осанна!» выносили из дома кипы женских шелковых платьев, живописные полотна, шкатулки с косметикой.
Я застыла на месте, не веря своим глазам. Тем временем в дверях появился «предводитель», прыщавый мальчишка лет шестнадцати, а вслед за ним — хозяин с хозяйкой в ночных рубашках. В спешке мародеры выронили из коробки зеркало в серебряной оправе, и оно треснуло, ударившись о мостовую. Тогда один из «ангелов» схватил камень и начал яростно колотить им о стекло, пока не раздробил его вдребезги.
Я не могла постичь, какие чувства в действительности владели хозяином и хозяйкой, взиравшими на разграбление нажитого ими за всю жизнь, поскольку на их лицах не отражалось ни гнева, ни даже покорности. Напротив, они одобрительно кивали, а потом женщина, к моему ужасу, сама запела гимны вместе с юнцами!
Наконец разбойники двинулись прочь, и хозяин выкрикнул им вслед напутствие: «С богом!» Главарь визгливо отозвался: «Вы — благочестивые горожане! Адский огонь пощадит вас!»
Я неотрывно смотрела, но не на сатанинскую юношескую банду, удалявшуюся по улице, а на супругов. С непритворно блаженными улыбками оба вернулись к двери и вошли в дом, захлопнув за собой дверь. Только тогда до меня донеслись звуки, от которых кровь застыла в жилах, — это истошно голосила хозяйка.
Я стояла, не зная, что делать, но крик постепенно сошел на безутешное рыдание, а потом на жалобное всхлипывание. Я еще помедлила, представляя себе то безрадостное будущее, которое открылось теперь перед несчастной женщиной. От него не было спасения, и надо было как-то жить дальше, приняв всю его неотвратимость.
За углом мне вновь предстала устрашающая картина. Та же артель белорясых «ангелов» Савонаролы ожесточенно пинала ногами неподвижно лежащего на мостовой мужчину. Часть из них схватили и удерживали женщину — та простирала одну руку к избиваемому, силясь прийти ему на помощь, а другой пыталась прикрыть обнаженную грудь. Один из озорников в золоченой плетеной тесемке, обхватившей голову наподобие вульгарного нимба, дразнил женщину, потрясая перед ее лицом кружевным лоскутком — вероятно, вставкой платья, только что выдранной с мясом.
Я бросилась к ним. Вся компания распевала: «Шлюха, мерзкая шлюха!» — а женщина тщетно умоляла их: «Пустите же меня помочь мужу!» Я с тревогой увидела, что вокруг головы лежащего человека все шире расплывается лужа крови — вполне возможно, при падении на мостовую он размозжил себе череп. Но негодники так злобствовали над своей добычей, что, только когда я опустилась на корточки посреди вакханалии подле их жертвы, они меня заметили. На виске мужчины зияла безобразная рана.
— Что такое? — завопил один из «ангелов». — Ты кто такой будешь?
— Я могу оказать помощь этому человеку, — не теряя спокойствия, ответила я.
Бандиты угрожающе столпились вокруг — я ощущала острый запах юношеского пота. Полы их холстяных выбеленных ряс елозили по моему лицу.
— По какой надобности ты шатаешься по улице в такой нечестивый час? — заорал на меня один из разбойников.
Кровь и ярость ударили мне в голову, и я бесстрашно, но гневно высказала то, что думала:
— Я вправе гулять по улицам Флоренции в тот час, в который мне вздумается. А вот вы, гнусное отродье, не имеете никакого права избивать прохожих и обижать беззащитных женщин! — Я осторожно поправила неестественно вывернутую голову упавшего. — А теперь отойдите, и если среди вас найдется такой, кто сохранил хоть какое-то понятие о приличиях, пусть поможет отнести этого человека ко мне в лавку. Там я смогу оказать ему помощь.
«Ангелы» неожиданно притихли, слышались только всхлипы перепуганной женщины.
— Где же твоя лавка? — кротко полюбопытствовал один из нависавших надо мной бандитов.
— На улице Риккарди. У меня там аптека.
— Аптека! — вскричал другой.
Кто-то резко ударил меня в спину. Вне себя от гнева, я обернулась — обидчиком был их прыщавый вожак. Он тут же занес кулак и засветил им мне в скулу. Я упала навзничь, ошеломленная, но сознания не лишилась.
— Да ты просто-напросто колдун! — выкрикнул главарь и без всякого предупреждения пнул меня в бок.
Женщина от отчаяния принялась горестно стонать.
— Этого мы возьмем с собой, — скомандовал главарь.
Отобрав лоскуток кружева у своего младшего собрата, он обмакнул его в темную лужу у головы умирающего и вымазал женщине кровью лицо и голую грудь.
— Да простит Господь твои прегрешения, — прошипел он и дал знак подельникам поднять меня и следовать за ним.
Затем он отправился дальше по улице, распевая «Те Deum»,[39] а меня, упирающуюся и изнемогающую от страха, адские ангелы повлекли навстречу неясной сомнительной участи.
По зловещей иронии мне было уготовано то же место заключения, где по обвинению в содомии томился Леонардо. Ночная канцелярия перешла в ведомство новых церковных властей города, превзошедших прежние в пагубности, — самого фра Савонаролы и его приспешников.
Приемный зал, где некогда сидели за столом два монаха, сохранявшие перед преступниками и нечестивцами хотя бы видимость достоинства, теперь теснились ряды грубых скамей, все до единой занятые смятенными окровавленными «грешниками». Вдоль стен стояли начеку многочисленные агенты «ангельской» армии. Воздух в зале пропах ужасом и безысходностью.
Захватчики толкнули меня на скамью, велев не раскрывать рта. Из-за двери, за которой, как я помнила, находились клетки-камеры, доносились душераздирающие стоны. «Пленников пытают», — вдруг сообразила я. Такого скверного исхода я даже помыслить не могла. Вот чем обернулась экспроприация предметов роскоши с благой целью сожжения ради жертвенной любви к Христу! Инквизиция, свирепствовавшая где-то далеко, в Испании, теперь добралась и до Флоренции.
Слухи о Савонароле, казавшиеся нам с друзьями несообразными, полностью подтвердились. До чего слепыми, недалекими и мягкотелыми были в последнее время мы все! Мы вовсе не забыли про злосчастного монаха, но как же мы недооценили его! Витая высоко в облаках, устремляя умы к звездам, мы забывали опустить глаза долу, на Флоренцию, удушливо тлеющую у наших ног.