Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

- Работяга на стройке.

- Теперь устроят стройку коммунизма в сибирской тайге. Даже фронтовые заслуги не помогут.

- Он не воевал.

- Повезло. А мне пришлось, а награду принёс одну – язву желудка, язви её в душу.

- Тебе – не повезло, - искренне обрадовался Владимир.

- Шут его знает. Разве поймёшь сразу, где оступился, а где взметнулся. Не будь её, родимой, может, догнивал бы где-нибудь в общей яме, а так – живу, копчу белый свет.

«Уж это точно», - подумал Владимир, - «вони много».

- Война застала меня заготовителем в промкооперации, - продолжал зловонить язвенник-оптимист. – Спасался от мобилизации в командировках, а всё равно загребли отцы-командиры и, не медля, не щадя необученного, сунули в окопы. Там и обнаружилась индивидуальная особенность моего миролюбивого организма: как атака, не важно чья, наша или немецкая, только ещё намечается, а я – в кусты или в окопный закуток, штаны долой и дрищу, не могу сдержаться. Нервы, понимаешь, говном исходят. Комвзвода поначалу грозил пристрелить как труса, а потом видит, что рецидив, плюнул, говорит, и без него фрицы в говне прикончат, и заслал в крайнюю ячейку, запретив появляться среди остальных. Провоевал я так с месяц, стреляя с одинаковым результатом с двух сторон, пока вместо дрисни из задницы не полила кровь. Командир аж засветился от радости и, хотя от взвода осталось меньше половины, тут же дал направление в санбат и отрядил в качестве сопровождающего ещё одного недобитка-замухрышку, в надежде не увидеть больше обоих. Не знаю, как замухрышку, а меня он точно больше не увидел.

Экспедитор удовлетворённо хохотнул.

- В санбате пожилой хирург-армянин сначала опешил, не поняв, с каким ранением меня доставили, а когда сообразил, долго ржал, грубо прощупал и через недельку обещал поставить в строй. «Ты у меня», - говорит, –«симулянт и союзник фашистов, не только поносить, но и вообще срать перестанешь». Ошибся эскулап хренов, не на того нарвался.

Поносник снова удовлетворённо рассмеялся, а Владимиру всё явственнее чудился в кабине запах жидкого кала.

- Сколько он ни пичкал меня разной лекарственной отравой, сколько ни тыкал иглами, вливая всякую гадость, а кровь из жопы всё равно течёт, не переставая. А я ей помогаю, хотя и режет кишки иногда до рёва: ем всё, что он запретил – не больно-то охота опять в окопы. И не один я там был такой, другие тоже по возможности и по уму косили, расковыривая раны, грохая гипсом об угол, нагоняя температуру, перенося чужой гной на себя, изображая адскую боль и требуя отправки в тыловой госпиталь. Я не требовал, терпел, ждал и дождался. Сдался армяшка, разматерил вдрызг от души и услал-таки во фронтовой госпиталь.

Владимир, не вытерпев, приоткрыл своё окошко, хотя и было прохладно.

- Там мне, сволочи, тоже не рады были, тоже отнеслись с подозрением и пренебрежением, как будто мне было легче, чем любому раненому в живот. Но я не унывал, твёрдо веря, что спасение утопающего – дело рук самого утопающего, стал присматривать себе местечко вместо передовой и нашёл, да такое хлебное и уважаемое, что сам зам АХО со мной начал здороваться. Чего дефицитного в госпиталях хватает, знаешь?

- Боли и крови, - не задумываясь, ответил шофёр-недотёпа.

- Правильно, - согласился живчик-язвенник, - спирта. Вот я и предложил заму свои услуги по реализации излишков в обмен на крупные купюры и другие дефициты по заявкам госпитального начальства, заскучавшего от кровавых трудов и болезненных воплей. Зам, к счастью, оказался мужик не промах, и мы шустренько развили спиртовую коммерцию, добавив вскоре к ней сбыт шмоток, остающихся от загнувшихся, потом ещё кое-что сообразили. Там, между прочим, я с вашим Шендеровичем – царство ему небесное, выгодное! – познакомился. Мы быстро раскусили друг друга, взаимно преуспевая в обменных операциях: бензин – запчасти – спирт. «Ну и жид ты!» - хвалил он меня, когда не удавалось объегорить по-крупному.

Бывший госпитальный махинатор не стеснялся прошлого, стараясь наигранной откровенностью вызвать на откровенность шофёра.

- К сожалению, смершевцы скоро унюхали ручьи спирта, потёкшие по воинским учреждениям и частям города, и стали подбираться к истокам. Прибыльное дельце пришлось свернуть, а мне в результате досталась только справка о непригодности к воинской службе и демобилизация по состоянию здоровья. Правда, язву успели подлечить, и на том – спасибо. Ушлый зам, чтобы рядом не маячил подельник-свидетель, снабдил щедрыми проездными, новенькой формой, литером, сварганил пропуск и отправил в Москву, чтобы там, в большом городе, затерялся.

Счастливо избежавший заслуженного наказания рвач-делец удручённо вздохнул, поёрзал, очевидно, зудящей задницей и продолжал:

- По глупости я и впрямь надолго затерялся. В первую же облаву меня грубо, не обращая внимания на справку, схватили за шкирку и отправили на Мытищенский завод самоходных гаубиц. Огромное общежитие, казарменное положение, тяжёлый десятичасовой физический труд, тощая кормёжка, а язва, стерва, молчит, как и не было. Надо было как-то приспосабливаться, выручать себя, пока совсем не истончился от недоедания и утомления. Наши слесаря-токаря наловчились там из отходов меди, алюминия, плексигласа, гильз майстрячить для куряк затейливые портсигары, зажигалки, мундштуки, трубки. Договорился я с ними и в редкие выходные начал забирать и торговать поделками исполу на московской барахолке, сторожко оберегаясь от милицейских наскоков. Цацки особенно военным нравились – брали, не торгуясь. На жратву приработка хватало, немного полегчало. Ты всю войну отмантулил на фронте или раньше комиссовали?

- Всю.

- Не повезло. На толчке я и с будущей женой столкнулся. Она курит, ей тогда понравилась чудо-зажигалка, выточенная из янтарного плексигласа, с бронзовыми крышечкой и донышком. Похвалила за мастерство и вкус, объяснил, что сам я только посредник, она заинтересовалась уже мною, объясняя, что давно ищет верного человека для своего дела. Уступил я зажигалку себе в убыток, чувствую, не зря крючок закидывает и на себя тянет. Слово за слово, разговорились, толчёмся рядом. Оказалось, работает официанткой в комсоставской столовой, живёт одна в отдельной комнате в коммуналке, не замужем, тяжело одной. Премиальные им выдают батонами, вот и приходится сбывать на базаре. Так я и поверил ей, шельме!

Экспедитор, улыбнувшись, порадовался в одиночку своей давней проницательности.

- Она тогда первой сбагрила два своих премиальных по полтораста за штуку, пойдём, говорит, туда, где калеченые урки кучкуются, они возьмут твои игрушки. Так и оказалось, на барахолке она – как рыба в воде. Хватай, после предлагает, не стесняясь, пачку хорошего чая, и валим ко мне, напою. Я не возражаю, жду, что дальше будет. Купил чай и конфеты и иду следом, в первый раз в гости со своим харчем. Попили моего чайку с моими конфетами, вплотную занялись другим делом. Понравилось обоим, повторили. Темнеть начало, пора было сваливать в опостылевшие Мытищи. Я тебя, обещает, вытащу оттуда, со мной будешь работать. Но как, сомневаюсь? Не твоя забота, отвечает, не сопротивляйся и слушай меня во всём. С тех пор так и повелось.

Удачливый муж снова удовлетворённо рассмеялся.

- В комнатёнке у неё, надо признаться, мужской бардак, а она и не стесняется. Много позже заметил, что еврейки равнодушны к домашнему уюту, не любят тратить на него время и силы, для них настоящая жизнь – вне дома. Да-а… Так давно всё было, а как будто вчера.

Экспедитор вздохнул, сожалея о быстро текущем времени.

- Не соврала жох-баба. Через день появилась на заводе, о чём-то переговорила с начальником цеха, вызвал он меня. Чего молчал, упрекает, что больной и женишься? Уже и заявления в ЗАГСе лежат, врёт невеста. А я поддакиваю, как договорились. Сколько она ему сунула в лапу, не знаю, только командует, чтобы собирал манатки, я, мол, тебя выкупила, ты теперь раб мой. Устроила подсобником в ихней столовке, стал я сплавлять на рынке заначенные продуктишки, а она сводить за мзду подвыпивших столующихся с тоскующими бабами, зажили согласно, наращивая достаток, скоро и Сарра народилась. Чтобы не была безотцовщиной, оформили отношения, причём мне ничего и не надо было делать, как только подписать заранее заготовленные документы. Можно было и в ЗАГС не ходить. Она, обслуживая офицерьё, вполне могла охмурить какого-нибудь с двумя просветами на погонах, а предпочла меня. Говорила, не нужны мне залётные и пролётные орлы в защитном оперении, требующие мяса, мне достаточно приземлённого, но надёжного петуха, который искал бы корм и звал к нему, топтал бы, когда захочу, и не мешал бы клевать, где вздумается. Умная практичная женщина. Живу и не нарадуюсь на жену и детей.

Счастливый семьянин от полноты чувств даже хлопнул водителя по напряжённому плечу.

- Когда освободили Минск, мы переехали туда – она там родилась. Дом сохранился, и вся родня вернулась. Не успели как следует обжиться, нагрянул следователь. Оказывается, госпитальный АХОвец окончательно подзалетел, и меня давно разыскивали как свидетеля. Конечно, запаниковал: мало ли что наболтает бывший подельник, спасая свою шкуру. Знаю: у нас из свидетелей попасть в обвиняемые – раз плюнуть. Зато евреечка моя не растерялась, не стала тратить время на переживания, а подалась за помощью к знакомым и родственникам. В госбезопасности республики полным-полно евреев, насланных из Москвы, и местных, пристроившихся к ним. Умные люди знали, где безопаснее и выгоднее воевать. Они и помогли: пристроили временно в надзиратели, оградили каменными стенами от лишних допросов-расспросов, а когда расхититель народного добра оказался рядом, только по другую сторону решётки, и дело прикрыли, то меня взял к себе двоюродный дядька моей – Яков Самуилович. По деловому мыслящим, энергичным людям на торговой базе можно развернуться по-настоящему, чтобы и себя не обидеть, и дяде угодить.