Читать интересную книгу Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 3 - Макар Троичанин

Владимир замер, поразившись неожиданной заочной встрече с той, о ком они с Зосей так много и бесцельно рассуждали.

-…Потом пообломали, стала приставать с записками, напирая на совесть, как будто у кого-то она есть. Я, конечно, записки брал, но отдавал, как велено, следователю.

- Читал? Что писала-то?

- Блажь всякую: убеждала племяшку, что с ней ошиблись, и чтобы не переставала верить в дело партии, перед которой она чиста. Видать, догадалась, хитрая стерва, куда записки попадают, хотела через враньё надуть следствие. Не вышло! Чпокнули!

Сердце Владимира похолодело, как будто гнусная казнь свершилась только что, и у него на глазах.

- Там твёрже усваиваешь, - зудел над ухом увлёкшийся гнойными воспоминаниями и рассуждениями о тщете человеческого взаимопонимания между людьми, разделёнными решёткой, экс-тюремщик, оправдывая дубовую психологию надсмотрщиков, рьяно прислуживающих за белый хлеб с толстым слоем масла, - что жить с другими лучше всего поврозь, иначе затянут в свои неприятности, не выкарабкаешься.

«Какую надо иметь заплесневелую инертную душу и твёрдокожее невозмутимое равнодушие», - думал Владимир, - «чтобы не воспринимать тех, кто волею судьбы оказался за решёткой. Каким надо быть урождённым тупым эгоистом, чтобы не откликнуться на отчаянный призыв о последней помощи – всё равно, что отвергнуть последнее желание смертника – спокойно существовать в окружении неимоверного горя со своей особенной радостью. Такое равнодушие и жестокосердие можно объяснить только долговременным всенародным бедствованием, вбитой покорностью и тупым обалдением, унаследованной и расширяющейся привычкой к несчастьям и к произволу, к ранней смерти детей, незаслуженному пренебрежению к старикам, скотскому отношению к женщине, полным истощением души, отсутствием сил и желания для индивидуальной жалости. Права человека у русских полностью перешли к правам начальника».

- Я бы, будь моя власть, - продолжал радостно канючить адаптировавшийся к ограничительным условиям жизни тюремщик-экспедитор, - ввёл наряду с воинской и обязательную лагерную исправительно-трудовую повинность по году-полтора-два. Тогда бы перевелись бездумные трепачи с бескостными боталами, всякие хитроумные сачки-перекурщики и алкаши, и каждый издали бы отворачивался, увидев что-нибудь плохо лежащее. Память о зоне надёжно охраняла бы от лишних мыслей – они всегда вредные.

«Готовый филончик», - заключил Владимир и, не выдержав потока гнойной трепотни ядовитым боталом, остановил машину.

- Что ты?

- Посмотреть надо.

Он вышел и глубоко вдохнул свежую влажность осеннего воздуха, промытого утренним дождём, как бы освобождаясь от гнилостных испарений. Не торопясь, смиряясь с вынужденным соседством, привыкая жить параллельно, осмотрел и обстукал шины прицепа и машины, проверил рессоры, масло, воду, вытер ветровые стёкла и пошёл к небольшому ручейку, чтобы смыть неприятный осадок ненависти к людям, казалось, покрывший лишаистой коростой лицо и руки, и немного успокоиться. С ним сегодня ехал настоящий русский враг, он только таким и чувствовал разговорчивого экспедитора. Надо было снова садиться за руль и терпеть, не давая повода к мерзким разговорам.

- Так что заводи нового приятеля, - дохнул свежим ядом неутомимый спутник, разочарованный невозмутимостью шофёра.

- Ты только что твердил другое, призывал думать и бороться, - не выдержал Владимир.

- Так это теория, словеса, делу и реальности они никогда не соответствуют.

Убеждённый оптимист на деле оказался фальшивым камнем – пессимистом-стразом, как определил бы его сторож-травник.

- Дружок-то был толковый? Что-нибудь умное говорил?

Владимир насторожился. Если бы не тюремное прошлое соседа, он, может быть, и поделился бы чем-нибудь в память о друге, но теперь, когда так отчётливо вычернилось нутро экспедитора, решил затаиться, обезопаситься.

- Он мне не дружок, - слегка покраснев от правды и одновременно лжи, ответил любопытному оптимисту-пессимисту, - просто сосед.

- Небось, часто заходил, болтали?

- Очень редко.

- Чего тогда переживаешь?

- Я и не переживаю особо, чего переживать-то? Разберутся – выпустят. Убеждён, что он ни в чём не виноват. Жаль человека.

- Да их, человеков-то, на земле скопилось столько, что скоро от их тяжести вертеться перестанет. Чего их жалеть-то? Себя пожалей, никто больше не пожалеет. Раз взяли, значит, есть за что: донос – толчок.

- Это только суд установит.

- Какой суд? – экспедитор деланно хохотнул. – Ты что? Только что родился, с луны свалился? Судят уголовников, а твой-то – политический, так?

- Не знаю, - поёжился Владимир от подозрительного напора бывшего тюремного ключника. – А если всё же не виноват?

Оппонент снисходительно усмехнулся.

- Запомни раз и навсегда, пригодится: органы никогда не ошибаются. Раз арестован, значит, виновен, и другого быть не может. Ты говорил – донос? Так вот, по доносу не суд, а подследственный, сидя за решёткой, должен доказывать, что не виновен. Вряд ли кому-нибудь это удалось и удаётся.

- Он ничего не сделал, что доказывать-то?

- Значит, болтал, хотел сделать, а намерения и действия одинаково наказуемы. Первые – даже жёстче.

- А как же закон?

- Закон сам по себе, - рассмеялся довольный просветитель. – На таких закон не тратится. Они – вне закона.

«Вся страна – вне закона», - мысленно уточнил Владимир.

- Похоже, жалеешь, что ушёл оттуда? – уколол он уверенного в себе сопровождающего.

- Я и здесь неплохо устроился. Друзья помогли, не оставили без куска хлеба с маслом.

«Друзья оттуда», - догадался Владимир и ещё раз искоса, незаметно взглянул на теоретика-оптимиста с пессимистической закваской. Ничего приметного, абсолютно серая внешность славянина, не запоминающаяся, выгодная для осведомителя и филёра, а в том, что экспедитор из их числа, Владимир не сомневался. Другого не взяли бы прямо из тюрьмы на хлебную с маслом должность, да и любопытен очень пропагандист невмешательства в соседскую жизнь.

- Такое впечатление, что тебя судьба моего соседа интересует больше, чем моя, - кинул он пробный шар.

Партнёр не замедлил отбить:

- Ошибаешься – не его, а твоя.

- Мне тоже что-то грозит? – насторожился Владимир.

Экспедитор не ответил, продолжая чему-то улыбаться, возможно, решив временно отступить и подобраться к дичи не в лоб, а из засады.

- Ты женат?

- Нет.

- Ну и зря.

- Большинство одобряет.

- По дурости. Хорошая жена – опора и таран в жизни. Поэтому советую выбирать не слезливую клушу, способную только варить, стирать, прибираться, сопли шибздикам вытирать и покорно сопеть в постели, а женщину инициативную, энергичную, умную, лучше – хитроумную. Упаси тебя боже от жены, целыми днями томящейся в книжном угаре. Пусть для неё, как и для тебя, главным будет: где и как добыть для дома. Ещё советую по опыту: бери евреечку – не прогадаешь. Ихние бабы фигуристые, в постели страстные, так что утром шатает, и деятельные, гоношистые, не чета нашим вальяжным и слезливым тёлкам. Порой даже слишком деятельные, так и норовят поперёд мужа, а ты не мешай, пусть старается, за двоих ломит на пользу семье. Держись за спиной и умненько направляй. Как в армии: не тот главный, кто впереди пашет, а тот, кто сзади дёргает. Крику тоже хватает, азарта, споров, покомандовать любят. Опять не мешай, пусть пошумит, поколготится, потешится семейной властью: слова – словами, а дела – делами. Евреи давно это поняли и взяли на вооружение, и нам бы не грех уму и изворотливости у них поучиться. Всё хорошо, что не в убыток. Не ты его, так он тебя. Такая не станет в случае беды канючить вместе с мужем, лить слёзы и утешать, что всё от бога, а изощрится и выкрутится, придумает что-нибудь, себя взбодрит и суженого за уши вытащит. Может и по морде надавать, если совсем запаникуешь, за такой, как за бетонной стеной. Бери еврейку, не пожалеешь. Родичей, правда, целый кагал появляется невесть откуда, все шебутятся, снуют вокруг, поучают, стараются урвать себе от твоего куска, так что держи ухо востро, обдурят – не поморщатся. Но если влип по дурости и лени, чохом помогут, не дадут своему пропасть, это у них – закон. Я, благодаря своей жидовочке, выжил и живу как у Яхве за пазухой. Она настояла, чтобы шёл в экспедиторы. Не зря у них женщины объединяют род. Потому и дети, хоть от негра, хоть от русского – все евреи. У меня, белоруса, тоже два еврейчика подрастают: Борис Сергеевич и Саррочка Сергеевна Таранчики. Пусть хоть индусы, лишь бы жили как люди, что с коричневыми портфелями с блестящими пряжками ходят. Твой дружок не из таких случаем?

Владимир улыбнулся, даже завидуя настырности внутреннего шпиона.

- Работяга на стройке.

- Теперь устроят стройку коммунизма в сибирской тайге. Даже фронтовые заслуги не помогут.