всего.
— Ваше величество — я был уверен, что Касильде Виверрент ничего не угрожает. Сейчас она жива и в полном здравии. Зная, как вы относитесь к ней… всё же хочу сказать, что речь идёт о предательнице.
Арианта выслушала это, плотно сомкнув губы. Взгляд глаз, карих и тёплых, шёл над головой Хорота. И при свете одежд статуи Эвклингу показалось — две Целительницы переглядываются друг с другом. Только на лице одной из них нет улыбки.
— Я говорила не о Касильде Виверрент, — очень тихо произнесла королева.
Меч сломался. Не Разящий в ножнах — воображаемый, которым он дрался только что, в лучшем из турниров. Хорот Эвклинг услышал предсмертный стон стали — отвратительный звук проигрыша.
Мечнику нельзя выпускать из виду своего противника.
Хромой Министр улыбался, глядя на королеву с неприкрытой, почти отцовской нежностью. Она ответила ему коротким, полным привязанности взглядом — и обратила взгляд на Хорота, и теперь в тёмных глазах были гнев и скорбь.
Он задыхался. Нелепица, глупость, столько хороших ударов впустую, ком в горле обрастает иглами, царапает нёбо, вот-вот вырвется хохотом. Арианта Всемилосердная. Осудившая и подчинившая себе Эвальда Шеннетского…
— Вы… вы были заодно… с самого начала заодно!
О, Мечник Хорот Твердодланный и его клинок — значит, она слушала, не веря ни единому слову, потому что было — его слово против слова того, кто ей дороже всех, против того, кто ей уже обо всём наверняка рассказал…
— Вы были… с самого начала…
Касильда Виверрент — ненавидящая собственного супруга… обманувшая его, воспитавшая у него под носом маленькую королеву… Его душил безумный хохот. Планы, вертясь, улетали из разума один за другим.
— Вы и Касильда… всё это провернули тогда… возвели на престол…
— Чертовски сложно было устроить все эти знамения, — вздохнул Шеннет. — И знали б вы, сколько денег ушло! Зелье онемения для жрецов, специальный состав для плаща принца — как вам была та вспышка, а? Да я только гонца из Акантора месяц шантажировал — тот не хотел ронять корону. Но оно того стоило, правда же?
Хохот булькал и переливался у Хорота в глотке.
— Но… Правая Ночь?
Хромец кивнул понимающе.
— А. Я совершил досадную оплошность, не убрав сразу всех сторонников бывшего короля. Вот они и начали мутить воду — в основном против меня. Но тут к ним прибавились сторонники самой королевы. Позарез нужно было выиграть время и бросить собакам кость. Ну, и… — он развел руками, — перед вами лучшая сахарная косточка со времён Великого Крушения. Расчёт был на то, что, пока меня судят и казнят, все будут пропихивать своих ставленников поближе к трону… все эти интриги, знаете ли, надежда на обновление с моей смертью… Касильда и еще кое-кто верный успели бы угомонить по-настоящему опасных противников. Одно плохо: мой распрекрасный план заканчивался моей смертью. Счастье ещё, Арианта нашла выход с этим целением — в последний момент. Я уж, признаться, всех кошек на прощание перецеловал и приготовился стать министром Водной Бездони.
— Не надо об этом, карменниэ, — шепнула Арианта. — Не вспоминай.
Она плакала, — вспомнил Хорот. Ему казалось это всё игрой лунного света, но он видел тогда — прочертившую след на её щеке слезу.
Знак скорби, думали все, кто видел. Знак мягкосердечия.
Или просто тому, кто тебе дорог, делают очень больно по твоему приговору.
По щекам ползли теплые капли — целительные слёзы Премилосердной Тарры. Он так отступил, что прижался к ногам статуи, и теперь вечные слёзы неспешно падали сверху. Искрились, отливали, будто крошечные изумруды на его плечах — говорят, слёзы Целительницы превращаются в драгоценные камни…
Когда она хочет благословить кого-то на подвиг.
Разум опустел, и время планов прошло. Разящий с лязгом покинул ножны.
— Вы что, обнажили клинок в храме Целительницы, господин Эвклинг? Это не сулит вам ничего доброго.
Он усмехается и приподнимает брови, но это щит, щит и броня, — сказал Хорот себе. Там, внутри — мягкое нутро. Кровь и страх.
— Это не сулит ничего доброго тебе, — он ступил вперёд, и тихое пение стали наполнило древний храм. — Тебе и кукле, которую ты возвёл на престол. Мои люди стоят вокруг этого храма. Она пришла с единственным рыцарем, который уже мертв… как и твоя стража. Вы здесь одни.
— Калека и женщина, — Хромец приподнял трость. — Безоружные. А у Третьего Мечника Кайетты есть его клинок. Что же будет делать благородный рыцарь в такой ситуации? Что там говорят его обеты?
Защищать слабых и сберегать того, кому присягнул, и обращать клинок лишь на зло…
— Я поступлю согласно им, — улыбка вышла твёрдой и острой, как Разящий. — Обращу свой клинок на зло. Тебя давно нужно было пришибить… ещё до Правой ночи.
— Распространённое мнение. Я даже допускаю, что вы в своём благородном порыве не остановитесь и перед тем, чтобы зарубить меня прямо в храме Целительницы и на глазах у королевы. Она, может быть, будет возражать…
— Думаю, не будет.
Арианта не глядела на Хорота — глаза её вновь были подняты к лицу Целительницы. Молилась она? Может быть, просто не хотела читать в его глазах свою судьбу — принадлежать ему на этих плитах, у ног своей богини-покровительницы. А потом быть связанной с ним обетами брака — если не захочет, чтобы кто-то узнал о её бесчестье и о том, чья она ставленница.
Королева молчит, вот и хорошо. Ей нужно привыкать быть молчаливой и покорной.
— Я бы вызвал тебя на поединок, чтобы не убивать безоружного, но змея никогда не безоружна. Всегда хотел знать, что у тебя на правой ладони. Сними перчатку и вытяни руку ладонью вверх.
Достаточно, чтобы увидеть Печать, но недостаточно — чтобы произвести пас. Впрочем, они стоят слишком далеко, чтобы можно было нанести хороший удар — Разящий легко рассечёт и отразит любой магический поток, а потом Хорот двинется вперёд — и лезвие безошибочно найдёт цель, перерубит глупую тросточку, прорежет ещё одну улыбку, пониже первой… И они не успеют сбежать: стоят слишком далеко от Хорота, но ещё дальше — от выходов. Особенно для женщины и калеки.
Слёзы Целительницы с запахом весны разбивались, покрывали его волосы и плечи благодатной, искрящейся изумрудной пылью. Разящий казался золотым клинком из легенд.
Рыцарь в зелёных доспехах и с золотым клинком — тот, из древней баллады. Который сразил ядовитого змея у ног испуганной Люонны Златовласой.
Эвальд Шеннетский вздохнул, неспешно начиная стягивать перчатку.
— Вот за что я терпеть не могу Мечников, — говорил он, будто продолжая начатый давно разговор, — это за их веру, что знак