были разведены эти твари, и ковчежники из Вейгорда — те, кто сможет обучить их, надрессировать…
— …клянусь всеми вирами Айлора — ну вот, нашёлся эксперт по дрессировке веретенщиков, а меня-то уверяли, что таких и в природе нет!
— Вы стакнулись с Вейгордом, господин предатель — и не пытайтесь увиливать! — Хорот Эвклинг повысил голос, и тот загремел, словно сталь о доспехи. — Вы со своей лицемерной супругой… не надо только говорить о любви, которую она питает к королеве! Всем известно, что Арианта Айлорская выходит из-под её контроля — её величество не желает быть марионеткой Касильды Виверрент… и вашей, не так ли? Поэтому вы решили сотворить всё это? Продать Айлор Илаю Недоумку… впрочем, нет — вы ведь договаривались с кем-то более влиятельным? Королева Ревелейна не стала бы вступать в сговор с предателями… не с Дерком ли Горбуном вы связались? Горбун и Хромец — занятно звучит!
Сладость наполняла его, текла по венам — радость настоящего боя, когда вместо щита — давний противник, проклятый Дерк Горбун, уродец со счастливым клинком!
— Вы так полагаете? — Шеннет притворялся заинтересованным. — Я слышал о Дерке Миллтарском, что он достойный противник. Сколько раз вы брали верх над ним на Аканторском турнире? Запамятовал — не интересуюсь поединками на мечах.
Потому что не умеешь сражаться по-настоящему. Язвишь и пытаешься укусить исподтишка, запустить в плоть ядовитые зубы… Ничего, зубы скоро обломаются о мой доспех. Мой лучший из доспехов — о котором ты даже не знаешь, калека.
— Так зачем же, по-вашему, я вступил в заговор с кузеном Илая Вейгордского?
— Чтобы разрушить Хартию Непримиримости. — Вот он. Настоящий удар. То, на чём зиждется весь закон Айлора — лицо извечного врага. — Все знают, что ты мечтаешь о портах Вейгорда — так же, как Дерк Горбун мечтает накормить свой народ нашим зерном. Но наша королева почитает традиции и никогда бы не пошла на соглашение с вейгордскими псами. И ты с твоей женой решил продать Айлор — за жирный куш, не сомневаюсь. Веретенщики в королевском дворце… новый Сонный Мор и тысячи смертей…
Он делает мазки на своей картине гуще — плещет краски, не стесняясь: захват власти под шумок, смерти тех, кто близок королеве, и вот уже Арианта мертва — а на её место садится марионетка, готовая предательски заключить соглашение с Вейгордом.
— Не так ли, господин министр? Уверен, если обыскать Цветочный Дворец, даже притом, что вы могли уничтожить доказательства — что-нибудь да отыщется. — Дворец будет обыскивать он, конечно же, и потом, ведь Шеннету же нужно хранить где-то свои тайны. — Я даже уверен, что это был не единственный твой план — у лисы много нор. Так знай — если ты только помыслишь о том, чтобы нанести хотя бы какой-то вред королеве…
Он делает тяжкий шаг, без отрыва сверлит Шеннетского взглядом и специально швыряется этим «ты» — с пренебрежением, каждый раз — как удар щитом. И — Мечник должен ловить каждую брешь — легко подхватывает растерянность противника. Эвальд Хромец отступает, и в полутени лицо его кажется изумлённым.
— Вот, значит, ради чего вы это всё затеяли? Ради королевы Арианты?
— Ради его величества я готов на всё, — о, ты слышишь, там? Ты ещё не знаешь — сколь на много. — Вы с Касильдой считали меня только турнирным бойцом, не так ли?
— Нет, почему же. Вы и танцор тоже отменный.
Он наступает на Эвальда Шеннетского, вооруженный отточенными фразами.
— Зато ты отвратительный. И боец, и танцор, и заговорщик. Иначе не позволил бы мне проследить за твоей сообщницей и узнать о плане с веретенщиками.
— Да, это я, кажется, дал маху, — взмахивает тростью Шеннет (глупец! Ты только что заигрался и подставился под удар!). — Недооценил вас. Ну, кто бы мог подумать, что за Печатью Мечника может скрываться такое. Мои родичи-Мечники — а их у меня было примерно все — были людьми малость другого склада. Разве что с милосердием у них было так же туго, как у вас. Скажите, господин Эвклинг — вам их разве было не жаль?
— Ваших родичей? С чего бы?
— Нет-нет, я об этих бедных слугах. Умерших в Цветочном Дворце, вы знаете, — трость описывает неровный круг. — Когда вы так блестяще раскрыли заговор и пробудили веретенщиков к жизни. Что Касильда осталась цела — это вы слышали, а о слугах вам разве не доложили? Там двое садовников, повар, девушка, составлявшая букеты, ещё кто-то из оранжерей. Пять несчастных, потерянных жизней.
Мелочь. Пыль. Слуги — расходный материал. Но говорить так нельзя, потому что одна из кабинок в храме не пуста.
— Я скорблю о них, — голос нужно сделать приглушённым и печальным. Но оставить стальную ноту непреклонности. — И клянусь, что сделаю всё для их родных. Однако не на мне вина в их смерти — я лишь сделал то, что должен был. Вы с Касильдой не оставили мне выбора. Если на весах Айлор, мой народ, жизнь моей королевы — я готов идти на любые жертвы. Слышишь, ты..!
Теперь он словно бы вырастает — а Шеннет словно бы умаляется в росте, и со следующим шагом Хорот Эвклинг, прозванный Разящим, точно впечатывает каждое слово — врубает сталью в камень:
— Даже если бы понадобилось сжечь ваше змеиное гнездо…
— Довольно!
Королева вышла из кабинки, где скрывалась до этого — и теперь стояла посреди храма. Закутанная в тёмную накидку, но всё равно — словно бы сияющая.
Он почувствовал вожделение при взгляде на неё. Преклонил колени — поединок кончился, теперь только приз…
— Я слышала достаточно, — она не шла, а словно плыла в полумраке зала, между колоннами. Миниатюрное живое подобие Целительницы с такими же пышными золотыми волосами — и с такой же скорбью на лице. — Встаньте, господин Эвклинг. Я признательна вам за то, что вы так горячо печётесь о государстве… и обо мне.
Она глядела с теплом, и он постарался звучать смущённо, когда заверял, что готов на всё.
— Вы проявили большое старание, — Арианта жестом подняла его с колен. — Приложили много усилий и показали, как вы талантливы. Однако риск жизнями людей…
Казалось, он слышит падение каждой слезы Целительницы за своей спиной.
— Я буду вечно оплакивать этих несчастных, ваше величество. Поверьте, я не имел выбора и не хотел их смерти.
— Я верю вам, — голос у неё дрогнул, и он представил, как этим дрожащим голосом она будет просить его взять её на ложе ещё раз. — Но вы поставили под угрозу жизнь ещё одного человека. Человека, который мне дороже