и воды. За исключением того, что Аид знал, что он выпил, потому что его губы, лишенные цвета, заблестели.
Аид протянул руку к Танталу, и колени смертного подогнулись, натянув кандалы, которые крепко держали его руки над головой, и он закричал.
— Моя богиня была добра к тебе, — прошипел Аид. — И вот как ты ей отплатил?
Аид сжал кулак, и Тантала вырвало, он выплевывал воду, которую дала ему Персефона, пока не осталось ничего, что могло бы вызвать рвоту. Затем он раздвинул воду в гроте, создав сухой путь прямо к пленнику. Злой король изо всех сил пытался найти опору, упираясь ногами в колонну, к которой он был прикован. Аиду нравилось наблюдать за его борьбой. Это облегчило бремя его гнева и желание увидеть, как этот смертный встретит жестокий конец.
— Ты заслуживаешь того, чтобы чувствовать себя так, как чувствовал я — отчаявшимся, изголодавшимся и одиноким! — выплюнул Тантал, когда Аид приблизился.
Рука Аида сомкнулась на шее мужчины.
— Откуда ты знаешь, что я не чувствовал этого столетиями, смертный? — тихо сказал он, его голос был убийственным по тону. Это сулило наказание и боль, это сулило все то, что, по утверждению Тантала, он чувствовал сейчас, только хуже.
Его маскировка растаяла, и он предстал перед своим пленником в своей Божественной форме, как и в прошлом.
— Ты невежественный смертный, — сказал Аид, его магия бурлила под поверхностью.
— Прежде я был просто твоим тюремщиком, но теперь я буду твоим карателем, и я думаю, что мои судьи были слишком милосердны. Я проклинаю тебя неутолимым голодом и жаждой. Я даже поставлю тебя в пределах досягаемости еды и воды, но все, что ты съешь, будет огнем в твоем горле.
Аид уронил Тантала, и тот с громким стуком ударился о каменную колонну. Это ничуть не остановило смертного, который зарычал, как животное, и попытался броситься на него, щелкая зубами. Дикая попытка нападения только позабавила Аида и добавила его в список его собственных жертв.
Аид щелкнул пальцами, отправляя заключенного ждать в его кабинете. После этого он повернулся к Персефоне.
Он никогда раньше не видел ее такой — с широко раскрытыми глазами, маленькой, дрожащей. Она сделала шаг в сторону от него и поскользнулась. Аид бросился вперед, чтобы поймать ее прежде, чем она успела упасть на землю, освободившись от воды, так как он все еще стоял посреди расступившегося озера.
— Персефона.
Произнесение ее имени причиняло боль его груди.
— Пожалуйста, не бойся меня. Только не ты.
Ее глаза наполнились слезами, и она не выдержала, зарыдав в его мантию. Его хватка на ней усилилась, и все же, хотя он прижимал ее к себе, он чувствовал, что она была далеко, и он понял, что это значит — быть на грани потери всего.
И все же, подумал он, если я буду держать ее достаточно долго, если я дам ей достаточно времени, может быть, я смогу удержать ее, может быть, я смогу удержать нас вместе..
Он телепортировался в свою комнату, где сел у огня, надеясь, что она согреется достаточно, чтобы перестать дрожать, но она этого не сделала. Он пришел в отчаяние и, прижав ее к себе, направился в баню.
Когда они прибыли, он опустил ее на пол. Он провел пальцем под ее подбородком и наклонил ее голову, чтобы встретиться с ней взглядом. Он хотел, чтобы она заговорила, сказала что-нибудь — что угодно, — но она оставалась тихой. Единственное, что давало ему надежду, так это то, что она не протестовала, когда он раздевал ее или когда он прижимал ее к себе и нес в воду.
— Ты нездорова, — сказал он после того, как больше не мог выносить молчания между ними. — Он… причинил тебе боль?
Он спросил, потому что должен был быть уверен.
Ее ответом было зажмурить глаза, что, как он никогда не думал, может так сильно ранить его сердце.
— Скажи мне, — прошептал он, касаясь губами ее лба. — Пожалуйста.
Она открыла глаза, блестящие от слез.
— Я знаю об Афродите, Аид, — сказала она. — Я для тебя не более чем игра.
Эти слова разозлили его. Она никогда не была игрой. По правде говоря, он редко думал о сделке с Афродитой с тех пор, как она началась. Нет, это всегда было нечто большее. Это стало стремлением увидеть ее силу, показать ей, что значит быть Божественной, убедить ее, что она может быть королевой.
— Я никогда не считал тебя игрой, Персефона.
— Контракт…
— Это не имеет никакого отношения к контракту!
Он отпустил ее, и когда Персефона попыталась выпрямиться, ее ответ был ядовитым.
— Это имеет прямое отношение к контракту! Боги, я была такой глупой! Я позволила себе думать, что ты хороший, даже несмотря на возможность быть твоей пленницей.
— Пленницей? Ты думала, что находишься здесь в плену? Неужели я так плохо с тобой обращался?
— Добрый тюремщик все равно остается тюремщиком, — отрезала Персефона.
Лицо Аида потемнело.
— Если ты считала меня своим надзирателем, почему ты спала со мной?
— Это ты вёл к этому.
Ее голос дрожал.
— И ты был прав — мне это действительно понравилось, и теперь, когда все сделано, мы можем двигаться дальше.
— Двигаться дальше?
Он был воплощением ярости, и все его тело сотрясалось. Говорила ли она так потому, что ее мать застукала их?
— Это то, чего ты хочешь?
— Мы оба знаем, что это к лучшему.
— Я начинаю думать, что ты ничего не знаешь, — сказал он, приближаясь к ней. — Я начинаю понимать, что ты даже не думаешь за себя.
Как они дошли до этого? Где была женщина, которая обрела уверенность среди его народа? Женщина, которая ждала его, обнаженная, в его кабинете? Женщина, которая поселилась в его сердце?
— Как ты смеешь…
— Как я смею что, Персефона? Взывать к твоему бреду? Ты ведешь себя так беспомощно, но ты никогда не принимала чертово решение за себя. Ты позволишь своей матери определять, с кем ты теперь трахаешься?
— Заткнись!
— Скажи мне, чего ты хочешь.
Он загнал ее в угол, прижав к краю бассейна.
Она не смотрела на него.
— Скажи мне! — скомандовал Аид.
— Пошел ты!
Она была свирепой, и ее глаза горели. Она прижалась к нему, обхватив ногами его талию. Она крепко поцеловала его, и он впитал каждую частичку этого поцелуя. Он удерживал ее на месте, обхватив руками ее спину и ягодицы. Он усадил ее на край бассейна, намереваясь опуститься на нее, попробовать ее гнев и желание, бушующие у нее между ног, но она вцепилась в него