Читать интересную книгу Профессия: театральный критик - Андрей Якубовский

Этот спектакль невозможно описать, как невозможно описать ро­ман, в котором главное заключено между строк. Одни по утрам убегают в школу, другие изо дня в день встают ни свет ни заря, одевают, кормят завтраком, обедом, ужином; одни встречаются, влюбляются, женятся, другие, глядя на них, вспоминают молодость, дают последние наставле­ния, прощаются, улыбаясь сквозь слезы; одни в свой срок или до време­ни уходят из жизни, другие оплакивают их, заступают на их место, про­должают жить...

На протяжении трех не слишком долгих актов мы знакомимся с двумя типичными американскими семьями, наблюдаем течение трех дней их жизни, разделенных годами. Перед нами проходит повседнев­ность, как она есть, со следами опустошающего однообразия, придавли­вающей житейской маяты, с привычными радостями и горестями. Од­нако фрагменты заурядного семейного быта постепенно приобретают особое значение.

Оно возникает в пьесе исподволь, достигается в спектакле плано­мерно. Персонажи располагаются как бы на расходящихся концентри­ческих кругах: вот хорошо различимые герои; вот, чуть поодаль, одной-двумя чертами схваченные продавец молока, разносчик газет, регент церковного хора; вот, наконец, прихожане на церковной спевке, гости на венчании— они сливаются в некое нераздельное целое, границы которого размыты. Где-то там, за пределами представленного на сцене, городок... Но мысль и фантазия не хотят оставаться в этих рамках, их ведет за собой лицо от театра — Режиссер.

Роберт Проски играет эту роль грандиозно: на пределе сосредото­ченности и простоты, сдержанности и непринужденности, с мягким юмором, в котором сквозят грустная мудрость и до старости неизжитая вера. Актер направляет течение спектакля, приводит его к сложному единству жизненной конкретности и вольных размышлений — частно­сти здесь значительны, обобщения человечны, мелочи подсвечены юмором, за смешными черточками видится нешуточное. В спектакле происходит постоянная смена театральной оптики и эмоционального настроя, сквозь обыденность пробивается поэзия.

Где-то в темной глубине на разных уровнях висят немые свидетели давней эпохи — стулья, проволочная клетка, допотопный фотоаппарат. Всю природу вбирает в себя ветка дерева, нависающая где-то высоко над сценой. Мир обиходных вещей исчезает: актеры виртуозно обра­щаются с невидимыми предметами, раззадоривая нашу фантазию. Вслед за драматургом, преодолевая косную прозу, режиссер Алан Шнайдер бережно, любовно обходится с человеком. В нем, в человеке, театр и открывает неиссякаемый источник поэтического. Актеры "Аре­ны Стейдж" на наших глазах воссоздают жизнь человеческого духа.

Конечно, то, что происходит с героями, миллионы раз повторялось до и повторится после них. Но ведь для них события эти никогда, нико­гда не повторятся, а потому каждое мгновение поистине бесценно. С этим ощущением актеры и живут на сцене, покоряя полнотой сцениче­ского бытия. И в спектакле начинает все призывнее звучать тема, кото­рую безвременно умершая Эмили выразит так: жизнь, несмотря ни на что, прекрасна! Если бы все люди поняли это!..

Спектакль наших гостей и пьеса Уайлдера отмечены печатью че­ховского влияния. Дело даже не в психологической тонкости, зоркости, интеллигентности общего тона. Здесь простейшая, казалось бы, деталь, непритязательный диалог вдруг приоткрывают целую человеческую судьбу, целую жизнь. Здесь пульсирует мужественная чеховская мысль: "Надо жить... надо жить..." — и очень современно утверждается по-чеховски благородное убеждение старого драматурга и молодого его союзника— театра: каждый человек есть часть человечества, вносит свою лепту в его коллективную историю и обязан помнить об этом.

Второй спектакль наших гостей — поставленная Зелдой Фичендлер пьеса Д. Лоуренса и Р. Ли "...Получит в удел ветер" — подтвердил их интерес к современной проблематике, вновь продемонстрировал досто­инства их искусства и прежде всего безукоризненное мастерство пере­воплощения, заставившее еще раз подумать о близости театра "Арена Стейдж" чеховской, мхатовской школе.

(Вглядываясь в человека // Советская культура. 1973. 9 окт.).

ИТАЛИЯ

Генуэзский драматический театр

"Венецианские близнецы" К. Гольдони

Май 1964 г.

Знаете ли вы, что такое театр? Театр с большой буквы? В самой своей основе и своих приемах жизнерадостный и демократический, уст­ремленный к зрителям, говорящий с ними запросто — и на языке высо­кого профессионализма, вдохновенного искусства? Безудержно веселый и дарящий радость людям?

К нам в Москву приехал Генуэзский городской драматический те­атр, и о нем нельзя отозваться иначе. И если вы побывали на его спек­такле "Венецианские близнецы" Карло Гольдони, то вы встретились с таким искусством.

Чего только не увидите вы в этом энергичном зрелище! Пестрым хороводом проносятся по сцене забавные существа в масках, каждое из которых— частичка народной итальянской комедии. Тут громогласный жизнелюб Доктор, пискливый престарелый простак Бригелла, пройдоха и молодец во всех отношениях Арлекин со своей очаровательной Колом­биной (конечно, кокетка без маски: не скрывать же от зрителей преле­стное личико!). А вот забияка-капитан—засверкали, зазвенели шпаги, взметнулись плащи, и задирауже посрамлен. Мрачный (и глупый-глупый) отравитель, а навстречу уже спешит страстная Влюбленная, пламенная и решительная до такой степени, что оторопевшие зрители... смеются.

Полицейские, как положено (и при этом уморительно), с криками гоняются за преступником, влюбленные затевают шумный скандал, но все совершенно заглушается счастливым смехом зрителей. А следом — веселая песенка, вольная и напевная. И еще одна, чуть грустная. И еще — лукавая, народная. Вот уже все (даже убийца!) поют, приплясы­вают, словно охваченные единым чувством — весельем и радостью. И при всем старании невозможно разобраться: что выплескивается наружу в этот момент? Веселье ли героев комедии, обрадованных счастливым финалом, или искренняя радость замечательных итальянских актеров, рожденная творческим порывом, ощущением силы своего искусства, сознанием того, что каждый из них — художник, друг народа... Да это и неважно — в громе аплодисментов и восхищение прекрасной комедией, и симпатия к героям спектакля, и благодарность их создателям.

Коллектив генуэзцев составлен из первоклассных актеров, и о каж­дом должно было бы говорить особо. Можно закрыть глаза и наслаж­даться прекрасной звучной речью артистов, богатством интонаций, дек­ламационной отточенностью и подлинной виртуозностью. Сколько раз переходили исполнители на традиционную для народной комедии ско­роговорку, когда слова мчались со скоростью реактивного самолета, мно­гие из них говорили старчески измененными голосами, комически пре­ображенной речью—каждое слово звучало, неслось над рядами, весели­ло. Можно было наслаждаться пластическим совершенством движений, подчас акробатически сложных, но и в простоте сохранявших изящест­во и красоту. Зрители получали удовольствие и от того, и от другого.

Но больше всего радовало и подкупало то, что каждый актер (вплоть до эпизодического кучера или бессловесного полицейского) беззаветно отдавался участию в событиях спектакля. Они относились к нему, как к празднику, внутренне веселились вместе с нами, своими зрителями. И, конечно же, олицетворением этого единства с залом и искренней комедийности был Альберто Лионелло.

Волей Гольдони и режиссера Луиджи Скуарцина этот большой ак­тер оказался единым в двух лицах, исполняя роли близнецов-братьев, из-за поразительного сходства которых и случились приключения оби­тателей пьесы. В игре Лионелло словно бы собрались воедино достоин­ства, присущие искусству его товарищей. Дзанетто — глупый близнец, Тонино — остроумный были оживлены психологически точным мае­терством актера. Они по-разному чувствуют, думают, говорят, двигают­ся. Лионелло перевоплощается мгновенно, и венцом его игры становит­ся сцена, когда его герои... встречаются. Чтобы описать исполнение ак­тера и весь эпизод, блистательно решенный режиссером, потребовалось бы немало слов и много выдумки. Но важнее иное.

Лионелло не прячется под личинами своих персонажей. Он, радо­стный художник, выходит на авансцену, говорит со зрителем с видом хорошего давнего знакомого. Он, наконец, делает большее: произносит всем понятные... русские слова. Лионелло сам, от своего имени хочет побеседовать со зрителями, объяснить, что происходит на сцене, помочь лучше понять его героев, да просто, наконец, сказать, что все прекрас­но — спектакль, зрители, жизнь... И это естественно. Он переполнен чувствами, он не может иначе...

В "Венецианских близнецах" все рассчитано и продумано, за всем стоит большой труд, во всем большой талант. Здесь талант торжествует. Поэтому все в спектакле происходит с импровизационной легкостью, как-то само собой, все подвижно, все дышит настоящим вдохновением, напитано жизнью.