Мы продолжали курсировать в тех местах, пока не заметили, что съестные запасы убывают, и тогда капитан Вильмот, наш адмирал, сказал, что пора подумать о возвращении на стоянку. То же говорили и остальные, так как были несколько утомлены почти трехмесячным скитанием взад-вперед, давшим совсем слабые результаты, в особенности по сравнению с тем, чего мы ожидали. Но мне не по сердцу было расставаться так, без всяких прибылей, с Красным морем, и я принялся убеждать товарищей потерпеть еще немного, на что они в конце концов согласились. Но три дня спустя, к великому нашему несчастью, мы поняли, что встревожили побережье до самого Персидского залива тем, что возили турецких купцов в Дофар; теперь этим путем не решится тронуться ни один корабль, следовательно, ожидать здесь чего-то было бессмысленно.
Новости эти меня сильно поразили, и я больше не мог противостоять требованиям экипажа возвратиться на Мадагаскар. Как бы то ни было, раз ветер все еще дул с юго-востока, мы вынуждены были повернуть к африканским берегам, так как у берега ветры более переменчивы, чем в открытом море.
Здесь мы наткнулись на добычу, которой не ожидали и которая вознаградила нас за терпение. В тот самый час, когда приставали к берегу, мы заметили идущее вдоль побережья к югу судно. Оно шло из Бенгалии, страны Великого Могола, но штурманом был голландец, если не ошибаюсь, по фамилии Фандергэст. Корабль был не в состоянии сопротивляться нам. Там были моряки-европейцы, из них трое англичан, а остальной экипаж состоял из индусов, подданных Могола, из малабарцев и тому подобных. Было там еще пять индусских купцов и несколько армян. Кажется, они торговали в Моче пряностями, шелками, алмазами, жемчугом и миткалем, то есть добром, которое производит их родина, но теперь на корабле мало что оставалось, кроме денег, – все осьмерики, а это, кстати сказать, было то, что нам и требовалось. Три моряка-англичанина перешли к нам, то же хотел сделать и штурман-голландец, но купцы-армяне стали умолять нас не брать его, так как больше никто из экипажа не умел управлять судном. По их просьбе мы вынуждены были отказать штурману, но взамен взяли с купцов обещание не делать ему ничего дурного за то, что он хотел перейти к нам.
Этот корабль принес нам около двухсот тысяч осьмериков. Из разговоров мы поняли, что на него собирался сесть еврей из Гоа, который должен был иметь при себе двести тысяч осьмериков, он ехал с целью отдать их на хранение. Но его счастье выросло из его несчастья: он заболел в Моче и не мог сесть на корабль.
К тому времени, когда мы брали корабль, в моем распоряжении сверх судна был только шлюп, так как в корабле капитана Вильмота обнаружилась течь и он ушел на стоянку еще до нас и прибыл туда в середине декабря. Но порт, куда он прибыл, не понравился капитану, и он отправился дальше, оставив на берегу большой крест с укрепленной на нем свинцовой дощечкой, где написал приказ направиться к нему к большим бухтам у Мангахелли[107]. Там он нашел превосходную гавань. Но здесь мы узнали новость, надолго задержавшую нас, в результате чего капитан обиделся, но мы заткнули ему рот причитавшейся ему и его экипажу долей из двухсот тысяч осьмериков. Но вот история, помешавшая нам явиться к нему.
Между Мангахелли и другим пунктом, называющимся мысом Святого Себастьяна, как-то ночью прибыло к берегу какое-то европейское судно. То ли из-за ветра, то ли из-за отсутствия лоцмана корабль сел на мель, и снять его не удалось. В это время мы стояли в бухте (или гавани), где, как я уже говорил, была наша условленная стоянка, но мы еще не успели сойти на берег и не видели, таким образом, приказа, оставленного адмиралом.
Нашему другу Уильяму, о котором я долгое время не говорил, однажды очень захотелось сойти на берег, и он пристал ко мне, чтобы я дал ему небольшой отряд, с которым можно было бы без страха осмотреть окрестности. Я был против этого по многим причинам и, между прочим, сказал, что он мало знает здешних туземцев, они народ вероломный и я не хочу, чтобы он уходил.
Но настойчивость Уильяма заставила меня уступить, так как я всегда полагался на его рассудительность. Короче говоря, я дал ему разрешение идти, но с условием не отходить далеко от берега на случай, что если их что-то вынудит отступить к морю, то мы смогли бы заметить их и перевезти на лодках.
Уильям ушел рано поутру. В его распоряжении были тридцать превосходно вооруженных и отменно крепких парней. Шли они весь день и к вечеру подали нам сигнал, что все обстоит благополучно, – для этого они разложили большой костер на вершине заранее обозначенного холма.
На следующий день они спустились с холма по другую его сторону, держась морского берега, как обещали, и увидели перед собой очаровательную долину. Посреди нее текла река, которая несколько ниже, казалось, увеличивалась настолько, что могла поднять небольшие суда. Они немедленно двинулись к реке, и тут их поразил шум выстрела – судя по всему, выстрел был сделан неподалеку. Они долго ждали, но ничего больше не услышали, и пошли вдоль берега реки. То был прекрасный пресный поток, который скоро расширился. Они продолжали идти, пока он внезапно не разлился в нечто вроде небольшого залива или гавани, милях в пяти от моря. Но самым поразительным было то, что, подойдя на более близкое расстояние, они ясно увидели в его устье корабельный врак.
В то время была высшая точка прилива, так что врак не очень возвышался над водой, но по мере того, как они приближались, он становился все заметнее. Вскоре прилив схлынул и врак остался лежать на песке и оказался корпусом внушительного корабля, большего, чем можно было ожидать для этих мест.
Через некоторое время Уильям, взяв подзорную трубу, чтобы получше разглядеть врак, был поражен свистом пролетевшей мимо мушкетной пули, тотчас же вслед за этим он услыхал выстрел и увидел на том берегу дымок. На это наши немедленно выстрелили из трех мушкетов, чтобы узнать, если возможно, в чем дело. На звуки выстрелов на берег из-за деревьев выбежало множество людей, и мои товарищи увидели, что это были европейцы, хотя и неизвестно какой нации. Как бы то ни было, наши, окликнув их возможно громче и раздобыв длинную жердь, поставили ее торчком и повесили на нее белую рубаху в качестве флага мира. Люди на другом берегу разглядели жердь в подзорные трубы, и вскоре наши увидели, как от того берега – как им показалось, но в действительности из другого заливчика – отчалила лодка. Она быстро направилась к нашим, также показывая белый флаг в качестве знака мира.