Когда около пяти часов следующего утра наши лодки в третий раз воротились с полным грузом, мы решили, что запас воды у нас достаточный и пора двигаться на восток. Но еще до того, как наши вернулись в последний раз, – тогда дул добрый ветер с запада, – мы различили в сером свете утра лодку под парусом, летевшую к нам, точно боясь, что мы уйдем. Мы обнаружили, что это английский баркас и что он полон людей. Мы никак не могли понять, что это означает. Но так как это была всего лишь лодка, мы подумали, что никакая опасность нам угрожать не может, если мы подпустим ее к себе. Если же окажется, что лодка подошла с целью узнать, кто мы такие, то мы дадим полный отчет в этом, захватив ее, – ведь в людях мы нуждались больше, чем в чем-то ином. Но мы оказались избавленными от труда решать, как поступить с лодкой. Дело в том, что наши португальские моряки, отправившись за водой к источникам, оказались совсем не так сдержанны на язык, как должны были быть по нашим ожиданиям. Короче говоря, дело было вот в чем: капитан (я по особой причине в настоящее время не называю его имени), командующий ост-индским торговым кораблем, впоследствии имевшим желание пойти в Китай, по какой-то причине обращался со своими подчиненными очень сурово и особенно грубо обошелся со многими из них возле острова Святой Елены[100]. Дошло до того, что они сговорились при первой же возможности покинуть корабль и долго мечтали об этом. И вот некоторые из них, как оказалось, повстречались у источников с нашими людьми и принялись расспрашивать, кто они такие и куда идут. И потому ли, что наши португальцы-моряки отвечали запинаясь, те заподозрили, что мы вышли на разбой, или же наши сказали им это простым и ясным английским языком (они все говорили по-английски вполне понятно), или еще как-то вышло, только следствием всего этого стало то, что беседовавшие доставили к себе на судно новость о том, что идущие к востоку корабли – английские и что идут они на «отчет», что на морском языке означает пиратство. И только на судне прослышали об этом, как сразу принялись за дело, за ночь собрали все свои сундуки, одежду и что только могли еще, а перед рассветом вышли и часам к семи уже добрались до нас.
Когда они подходили к борту корабля, которым я командовал, мы окликнули их, как полагается в таких случаях, чтобы знать, кто они такие и чего хотят. Они отвечали, что они англичане и хотят к нам на корабль. Мы разрешили им причалить, но с тем, чтобы пока только один из них поднялся на борт и объяснил нашему капитану, что им нужно. И этот человек должен быть безоружным. Они охотно согласились.
И мы скоро узнали, в чем состоит их дело: они хотели присоединиться к нам. Что же до оружия, то они просили нас послать человека, которому они его сдадут. Так мы и поступили. Явившийся ко мне парень рассказал, как дурно вел себя их капитан, как морил подчиненных голодом и обращался с ними, как с собаками. Он сказал, что если бы остальные знали, что их примут, то, он уверен, две трети команды покинули бы судно. Мы убедились, что парни твердо решили действовать и что моряки они дельные и ловкие. Но я сказал им, что не буду ничего предпринимать без нашего адмирала, который был капитаном на втором корабле. Поэтому я послал свою пинасу[101] за капитаном Вильмотом с приглашением приехать, но капитан чувствовал себя неважно и оставил решение на мое усмотрение. Но прежде чем лодка возвратилась, он крикнул в переговорный рупор так, что все, а не только я один, услышали:
– Я верю, что это парни честные. Скажите, что мы их приветствуем, и выставьте им чашу пунша.
И так как они не хуже моего слышали, что сказал капитан, то не было нужды повторять его слова. Как только рупор смолк, все рявкнули: «Ура!» – да так, что ясно было, как они рады тому, что попали к нам. Но мы привязали их к себе еще крепче тем, что, когда прибыли на Мадагаскар, капитан Вильмот с согласия всего экипажа судна распорядился выдать им из общего запаса жалованье, причитавшееся им на судне, которое они покинули. В дополнение мы выдали им в виде поощрения по двадцать осьмериков на брата. Таким образом мы приняли их в равный пай со всеми нами. Парни были отважные и дюжие, всего их было восемнадцать, в том числе два мичмана и один плотник.
Двадцать восьмого ноября, претерпев ненастье, мы встали на якорь в некотором отдалении от залива Святого Августина[102], на юго-западной оконечности старого моего знакомца – острова Мадагаскар. Некоторое время простояли мы здесь, выменивая у туземцев превосходную говядину, и, хотя было так жарко, что мы не могли надеяться засолить ее впрок, я все же показал им способ, который мы применяли прежде при засолке: сначала солили селитрой, а потом вялили на солнце. Мясо от этого становилось приятным на вкус, но его нельзя было готовить по-обычному, а именно запекать в пирогах, варить с ломтиками хлеба в бульоне и так далее, вдобавок оно оказывалось слишком соленым, а сало было или прогорклым, или затвердевало так, что его нельзя было есть.
Пробыв здесь некоторое время, мы стали понимать, что место это для нашего дела неподходящее. Я же, имея на этот счет свои соображения, сказал, что это не стоянка для тех, кто ищет прибылей, что на острове имеются два места, особенно подходящие для нашей цели. Во-первых, залив на восточном берегу острова и путь оттуда до острова Святого Маврикия.
По этой дороге обычно идут суда с Малабарского побережья, Коромандельского побережья[103], от форта Святого Георга и так далее, и, если мы хотим подстеречь их, здесь и нужно выбрать нашу стоянку.
С другой стороны, мы не очень решались нападать на корабли европейских купцов, так как это были суда сильные, с многочисленным экипажем, и без боя обычно не обходилось. Поэтому и был у меня другой замысел, который, думал я, даст барыши такие же, а может, и больше, не имея при этом ни опасностей, ни затруднений первой возможности. То был залив Моча, или Красное море.
Я сказал нашим, что торговля там развита, суда богаты, а Баб-эль-Мандебский пролив узок, так что нам, несомненно, удастся курсировать так, чтобы не выпускать из рук ни одной добычи, и перед нами будут открыты моря от Красного моря, вдоль Аравийского побережья, к Персидскому заливу и к Малабарской стороне Индии.
Я рассказал им о том, что заметил, когда во время первого своего путешествия обогнул остров, а именно: что на северной оконечности этого острова много превосходных гаваней и стоянок для наших судов, что туземцы там еще мягче и дружелюбнее тех, среди которых мы находимся теперь, так как дурному обращению со стороны европейских моряков подвергались не так часто, как обитатели южных и восточных берегов острова, и что мы всегда сможем с уверенностью отступить, если необходимость – враги или непогода – принудит нас к этому.