В последнее время часто сравниваю себя там и здесь. Часто вспоминаю родителей. Иногда мне кажется: той жизни не было, слишком далеко всё и нереально. И, сравнивая, я прошлая не нравлюсь себе теперешней. Какая-то взбалмошная пустоголовая дурында, любительница делать всё наперекор, спорить без конца и искать виновных в окружающих.
Когда меня накрывало подобными мыслями, хотелось спрятаться, закрыть лицо руками, малодушно думать, что это не я, а кто-то другой. Но я научилась смотреть в лицо стыду и правильно оценивать собственные поступки.
– Главное, что ты поняла, – успокаивает Геллан.
Блин! Что ж они все такие проницательные! Тут перед собой стыдоба, а теперь ещё хуже от мысли, что он всё «прочитал». Хочется сказать что-нибудь резкое, вскочить на Неваляшку и мчаться сквозь непролазные дебри.
– Я скучаю по твоему смеху и задору, – признаётся он тихо, и я чувствую, как обдаёт жаром щёки.
Мы бредём гуськом вслед за Ферайей. Она как маяк – впереди. Следом за ней – фургоны и повозки, а потом – люди и нелюди. Все, кроме Айбина и Милы. Мы с Гелланом и Сандром – последние.
Передо мной переваливается с лапы на лапу Йалис. Он без конца оглядывается, словно проверяет, не потерялась ли я. Со вчерашнего дня я не слышала от него больше ни слова. Интересно, почему он не разговаривает? Может, у него, как и у всех малышей, слишком мало слов в запасе?
Мшист весело фыркает и обжигает меня золотом из-под щетинистых ресниц.
– Подслушиваешь и смеёшься? – ворчу, но не обижаюсь. Он забавный: хочется улыбаться ему в ответ.
– Да! – выдаёт он лукаво и продолжает путь.
Наверное, мы расслабились. Слишком спокойно вокруг. А ещё чувства притупляются, когда ты знаешь, что не нужно особо напрягаться: кто-то делает это за тебя.
Ферайя идёт, не оборачиваясь. Осторожно и легко. Вероятно, поэтому кажется, что путь безопасен, не таит пакостей и ловушек. И только ты так думаешь, как всё летит в тартарары.
Она на какой-то миг вырывается вперёд. Ненамного – всего-то на два-три метра. Идёт, низко наклонив голову, словно приглядываясь и принюхиваясь. Сосредоточенная и погружённая в себя.
– Ферайя! – встревожено выкрикивает кто-то впереди, но она не оборачивается, идёт, как и шла. Резко тормозят лошади, что тянут повозки и фургоны. Пятятся назад от страха.
– Ферайя, сзади! – это голос Сая.
Мы ускоряемся, несёмся вперёд, обгоняя застывших людей. Нам не видно, что случилось. До тех пор, пока над фургонами не появляется толстый корявый ствол. По крайней мере, мы так видим.
Это что-то страшное и необъятное, слишком большое. Его не обхватить, наверное, и пятерым.
Ствол начинает преображаться – расширяться кверху. Он теперь похож на гидру, кальмара с толстыми щупальцами. Или на цветок с мясистыми лепестками, что, раскрываясь, закручиваются книзу красивыми спиральными окружностями.
Оно меняет цвет – от изумрудного к лазурному с вкраплениями чёрного. Блестит влажно и светится перламутровыми переливами. Наверное, это красиво, но нам не до любования. Мы понимаем, что не успеваем.
– Ферайя! – кричат почти все на разные голоса.
И я вдруг понимаю.
– Она не слышит.
Молнией проносятся в мозгу видения: вот она странно шагает, стараясь хотя бы краем глаза видеть нас. Вот она спит и не отзывается на зов, когда её будят. Вот почему разговаривает странно.
– У неё нет слуха. Глухая, – шепчу я и делаю отчаянную попытку мчаться быстрее, чем могу.
И тут вверх взлетает птица. Не финист, нет. Вначале я даже не понимаю, в чём дело. Настолько всё стремительно и неожиданно.
Огромная, красивая птица.
– Сова? – спрашиваю, не веря глазам, а затем верещу, срывая голос: - Сай! Это Сай!
Он кидается на выросшее из земли чудовище, рвёт его острыми когтями и клювом. Наверное, у необъятного монстра – очень тонкая и чувствительная шкура: кожа легко слезает продольными клочками. Чудовище издаёт низкий звук, от которого дрожит земля.
В этот же миг Ферайя оборачивается. В её руках – лук и стрелы. Она в развороте прыгает высоко. Вероятно, знает, куда целиться, потому что ей хватает двух выстрелов. А может, когти лео и махи довершают дело: Вуг и Раграсс смогли подобраться близко. Правда, смотрится со стороны это ужасно: крохотные мохнатки перед исполином.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Чудовище скользит вниз, под землю. Миг – и только взрыхлённый круг указывает на то, что здесь только что чуть не случилась трагедия.
Я вижу, как оборачивается Сай.
– Полный оборот, – потрясённо выдыхает Геллан, и я понимаю: случилось что-то необычное. Он смотрит на меня потемневшими глазами и поясняет: – Мохнатки давно оборачиваются только на половину. Только верхняя часть. А здесь – полное преображение, Дара! Полное! Как когда-то!
Сай стоит абсолютно голый – золотокожее божество, совершенное тело. И его вид не кажется ни пошлым, ни стыдным. Чистое восхищение, когда хочется стоять, открыв рот, не в силах произнести ни слова.
Неожиданно деревья вокруг сдвигаются ближе к Саю. Тревожно тренькнуло в груди. Хочу крикнуть и не могу. Стволы изгибаются, словно резиновые, наклоняются, протягивают к Саю ветки. Нежные листочки прикасаются к его телу, прикрывают нижнюю часть, трогают руки, гладят грудь, очерчивают щёки и дотрагиваются до век.
Сай счастливо смеётся. Тело его начинает светиться тёмным золотом, а сверху падают невесомые шарики – белоснежные до рези в глазах; ажурные, как пушистые головки вызревших одуванчиков.
– Кажется, я им нравлюсь! – несётся его голос ввысь. Туда, где наконец-то появился кусочек синего неба. Туда, где солнце опускает лучи и купает в широких искристых полосах золотокожую фигуру.
И тут я понимаю, кто останется вместо мшиста. Груан выбрал Сая. И почему-то мне кажется, что и Сай не захочет отсюда уходить.
Сай
Он принял свою судьбу. Понял, что многое изменилось, когда он принял свой настоящий облик полностью. Догадался, что произошло это не потому, что внутри таилась сила, а потому, что эту силу раскрыла другая энергия – подтолкнула то, что дремало и никак не могло проснуться.
– Я слышал ваш разговор ночью, – сказал он Даре позже, когда улеглась суматоха после победы над чудовищем ахаяром – так назвала его Ферайя – и когда он натянул новую пару штанов.
Дара сурово сжала губы, а Сай только рассмеялся в ответ:
– Не сердись, родная! Ты же знаешь: имеющий острый слух да услышит. Я часто подслушивал, прости меня за это. Я слышал, что она сказала. Кто-то должен остаться вместо мшиста. Почему не я? Посмотри: Груан принял меня, помог мне!
Он впервые позволил себе фамильярность по отношению к Даре. Но она для него давно стала родной. Как сестра. Так он чувствовал, и сейчас не хотел прятать собственные чувства, не хотел лгать или скрываться.
– Ты открыла мне мир, Дара. Там, в конюшне. Когда восхищалась низкими мохнатками и называла их золотокожими богами. Когда не потребовала смерти Вуга. Когда болтала со мной на равных и уплетала мамину снедь.
С тобой рядом я всегда чувствовал свободу. Не унижение, не рабское поклонение, а равенство. Именно поэтому я пошёл с вами, не задумываясь и не выбирая.
А теперь настало время расстаться. Я сделаю это легко. Это не жертва, а новые возможности, новые знания. Потому что Груан будет учить меня и отпустит, когда придёт время. Точно так, как отпускает Ферайю, как помогает выбраться мшисту.
Не плачь, пожалуйста, – он вытирает крупные капли с Дариных щёк и улыбается нежно-нежно и открыто. В глазах его – радость и счастье. В глазах его – любовь и спокойствие. – Не знаю, встретимся ли мы когда-нибудь ещё, но я всегда буду тебя помнить, Дара. Всегда. Небесный груз, который умеет всё перевернуть с ног на голову. Девчонка, что умеет видеть главное и жить сердцем. Просто поверь и отпусти. Легко и без сожалений. Потому что я останусь здесь с удовольствием.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Дара кидается ему на шею, он гладит её по всклокоченной голове и улыбается, прислушиваясь к стуку сердца в груди, к шорохам Груана, скрипу, шелесту, писку, гомону птиц. Слушает, покрываясь мягкими перьями от блаженства.