Я подумала, что могла бы почувствовать больше.
— А рабы?
— В том лагере нас более ста пятидесяти человек. — он указал назад в сторону лагеря — палатки и костры усеивали склон холма.
— Это все?
Мне было неприятно его последующее молчание. В горле встал ком.
— Все? — я надавила.
— Один был задет падающим камнем, когда здание обрушилось. Саммерин сделал все, что мог, но он умер.
Он умер. Я оценила прямоту этого заявления. Никаких «он не выжил». Никаких «мы не смогли его спасти».
Он умер. Он умер из-за моего недостатка контроля. И единственная причина, по которой это не произошло, была в том, что Макс остановил меня, а Саммерин заставил меня упасть.
Мое оцепенение треснуло, но не разбилось.
— Я хочу их увидеть, — сказала я, жестом указывая на лагеря, и Макс кивнул.
Он повел меня вниз, чтобы я прошла через скопления людей. Палаток на всех не хватало, но ночь была ясной и умеренной, поэтому многие расположились вокруг небольших костров. Не все они были низренцами. Треллийцы, в конце концов, завоевали и поработили почти полдюжины стран, и я могла сказать по различным акцентам в воздухе, что почти все они были представлены здесь. Но хотя они и родились в разных странах, теперь у них, возможно, общая кровь. Все они собрались вместе в изнуренном покое. По крайней мере, в комфортном. Им удалось спасти изрядное количество припасов из центра работорговли, сказал мне Макс, пока мы шли, что объясняло наличие палаток, еды и спальных мест.
Я услышала, как тихий разговор прерывается воплями, и остановился. Моя голова повернулась к фигурам, собравшимся у края лагеря.
Теплая рука сжала мое плечо.
— Это ничему не поможет, — пробормотал Макс. — Поверь мне, я знаю. — но я все равно отстранилась, и он не попытался меня остановить.
Тело было замотано в лоскуты белой ткани импровизированного низренского савана. Оно было маленьким и стройным — возможно, подросток. Какая-то эгоистичная часть меня была благодарна, что я не вижу его лица.
Женщина средних лет рыдала над его телом, склонившись над ним, вьющиеся каштановые волосы развевались вокруг ее лица в такт рыданиям.
Мое оцепенение лопнуло, и ее горе нахлынуло на меня волной такой силы, что я утонула.
Я открыла рот, но ничего не сказала. Что бы я могла сказать? Что я сожалею? Что я выражаю соболезнования, молитвы, уважение? Что это будет значить для нее — молитвы женщины, убившей ее сына, благословения богов, позволивших ему умереть?
У меня перехватило горло. Я отвернулась, прежде чем их глаза смогли найти меня, но я была слишком медлительна. Я услышала шепот, когда сделал первые шаги от костра. И я почувствовала, как их узнавание поднимается из лагеря, как пар, когда глаза, один за другим, метнулись в мою сторону.
Я смотрела прямо перед собой, пока мы с Максом шли обратно к моей палатке. Но мне не нужно было смотреть на них, чтобы почувствовать это, и мне не нужно было прислушиваться к ним, чтобы услышать их шепот. Они боялись меня. Ведьма, говорили их содрогающиеся мысли. Монстр.
***
Зыбкие луга были так же прекрасны под лунным светом, как и под янтарным сиянием солнца. Я прислонилась спиной к гладкой коре ствола дерева и наблюдала за течением.
Я уставилась на крышу своей палатки, пока гул активности снаружи не затих. Тогда я поднялась и босыми ногами прошлась по лагерю, выйдя на равнину. Там я присела у дерева и нескольких кустов полевых цветов, чтобы посмотреть на холмистые земли и подумать.
Я не удивилась, когда вскоре после этого услышала тихие шаги. Мне не нужно было приглядываться, чтобы понять, кто это. В конце концов, был только один человек, который когда-либо присоединялся ко мне за моими полуночными размышлениями.
— Ты тоже? — спросила я, и Макс издал смешок.
— Я тоже.
Он устроился рядом со мной. Я услышала шорох и посмотрела на него, чтобы увидеть, как он срывает мертвые цветы с полевых, а затем рассыпает их в пепел маленькими огненными вспышками в своих ладонях. Так же, как он делал это в своем саду — так же, как он делал это в первый раз, когда мы сидели вместе ночью после слишком близкой встречи со смертью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Прости. — он сложил руки на коленях, заметив мой взгляд. — Привычка.
— Нет, я… — мне это нравится. — Наверное, это хорошо для них.
Он прищурился на цветы, лазурно-голубые с белыми лепестками.
— Интересно, смогу ли я заставить их расти дома?
— Здесь совсем другая погода.
— Нет ничего такого, что нельзя было бы исправить правильным заклинанием.
Мой взгляд скользил вниз по холму, падая на далекие палатки и спящие фигуры, расположившиеся вокруг тлеющих костров. Сто пятьдесят человек без домов. Некоторые попросили вернуться в свои города, или в то, что от них осталось. Но многие предпочли вернуться в Ара под официальной защитой Орденов. Ара, страна, где они могли быть свободными, но страна, которая так сильно отличалась от их домов, где у них не было ни имущества, ни друзей, ни денег, ни языка.
Если бы только было так же легко помочь им укорениться.
— Куда бы они ни попали, там будет лучше, чем там, где они были бы сейчас, если бы ты им не помогла, — сказал Макс, проследив за моим взглядом.
Я подумала о том запеленутом теле и причитаниях его матери. Не все.
— Последнее, что я помню, — тихо сказала я, — это моя рука на двери и твое лицо. Больше ничего. Только… картинки здесь и там. — вспышки крови, гниение, красные бабочки. Кадры моей драки с Максом. Мои глаза упали на бок Макса и побежали вверх, воскрешая едва уловимое воспоминание о том, как мой меч прошелся по его ребрам. — Я знаю, что ты ранен, хотя ты и не сказал мне.
Он отвел взгляд.
— Я в порядке.
— Но что, если нет? Что, если бы они не были? Что если… — я закрыла глаза и в этот момент темноты вновь пережила неистовый, всепоглощающий голод Решайе. — Оно было словно пьяно. Оно чувствовало каждую смерть, и оно…
— Оно процветает на ней, — закончил Макс.
— Оно бы не остановилось. — мое горло сжалось. — И у меня не было контроля. Я была так далека от контроля, что даже не помню. Что если это случится снова?
— Мы не допустим этого.
Этого было достаточно?
То, что я могла бы сделать… мысль об этом душила меня ужасающим страхом. Мои глаза горели, мутнели. И тогда я сказала то, что никогда, никогда раньше не произносила вслух.
— Я не думаю, что смогу это сделать. Я не думаю, что у меня хватит сил.
Тишина. Я проследила абстрактные формы травы и гравия, в основном потому, что это казалось гораздо более удобной альтернативой взгляду на лицо Макса.
— Я хочу рассказать тебе одну историю, — сказал он, наконец. — После окончания войны, после… всего… я долгое время был не в себе. Годы, полные дешевого алкоголя, притонов Севсида, бесцельных скитаний и многого другого. И однажды ночью я затеял типичную жалкую драку в типичном жалком пабе и получил пинок под свою типичную жалкую задницу на булыжниках. В тот год стояла холодная зима, и я бродил по улицам Столицы, дрожа, как утонувшая крыса.
Я подтянула ноги к груди, уперлась щекой в колени, чтобы посмотреть на него. Его взгляд скользнул ко мне, и я была немного поражена тем, что он выглядел почти застенчивым, смущенным.
— И, как мы все знаем, я не создан для этого.
Я усмехнулась.
— Итак, — продолжил он, — Я зашел в ближайшую открытую дверь, которую смог найти. Это была эта… эта маленькая пекарня, которая была открыта на ночь, чтобы показать эти картины…
Его взгляд устремился куда-то вдаль, погружаясь в воспоминания. Мне было интересно, знает ли он, насколько выражение его лица отражает его мысли, когда он говорит. Или как сильно мне это в нем нравилось.
— В них не было ничего особенного, если честно. Художник в основном рисовал свою жену, отдыхающую в саду, и, скажем так, было легко понять, что он был художником-любителем. Но в них было что-то такое искреннее. Я так и представлял, как он трудился над каждой маленькой пупырчатой линией. — он неловко хихикнул. — Я был очень пьян.