— Гадалка? Две марки, — перебил чиновник.
Голеску уплатил и, пока ему выписывали разрешение, продолжал:
— На самом же деле она — единственная дочь одного коптского вельможи, которую еще девочкой похитили злобные…
— И три марки сверх того, если хотите рассказывать дальше, — заявил чиновник и с размаху поставил печать.
— Премного благодарен, — сказал Голеску с низким поклоном.
Довольный собой, он подхватил бумагу и величаво удалился.
— Прошу, — произнес он, вручая разрешение Амонет.
Та безмолвно взяла его и внимательно изучила. В ярком утреннем свете непонятная мрачность ее лица стала гораздо заметнее. Голеску подавил дрожь и поинтересовался:
— Чем еще может услужить вам зрелый мужчина, моя прелестница?
Амонет повернулась к нему спиной, чему он был несказанно рад.
— До вечера постарайтесь не влипнуть в неприятности. Потом погуляете с Эмилем. Он просыпается после заката.
Она вернулась к передней черной кибитке. Голеску глядел, как Амонет забирается внутрь, и не уставал поражаться, насколько иное впечатление на заинтересованного зрителя производит вид этой женщины со спины.
— Разве вы не хотите, чтобы я бил в барабан или играл на тамбурине? Я могу привлечь к вам целую толпу, словно сахарная голова — мух!
Амонет обернулась с белозубой гримасой, которая, вероятно, означала улыбку.
— Не сомневаюсь, что мухи на вас так и слетаются, — сказала она. — Но для того, что я делаю, мне не нужен зазывала.
Голеску, ворча себе под нос, побрел на ярмарку. Однако он совершенно забыл об обиде, когда обнаружил, что кошелек Амонет остался у него.
Теперь шатры вырастали словно грибы, хотя день был настолько знойный и душный, что украшавшие их яркие флажки висели безжизненно. Голеску купил себе дешевую шляпу и немного постоял, изучая ряды со съестным. В конце концов он взял себе стакан чаю и пирожок с черносливом, покрытый сахарной глазурью с каким-то ядовитым привкусом. Голеску с удовольствием съел пирожок и, облизывая глазурь с пальцев, направился в рощицу у реки. Там он растянулся в тенечке и, надвинув шляпу на лицо, задремал. Если ночью человеку предстоит нянчить упыря, днем нужно как следует отдохнуть.
* * *
К ночи ярмарка совершенно изменилась. Ребятишки разошлись по домам, и опустевшая карусель катала теперь разве что призраков; а на смену детям пришли молодые парни. Они толкались и ржали или торчали, разинув рты, у низких дощатых помостов, на которых орали шуты. В одном шатре показывали занятных уродцев, в другом извивалась танцовщица, в третьем выступал человек, способный голыми руками брать раскаленное железо. Яркие огни отчаянно сражались с тьмой. Кругом слышались музыка и сиплые вопли.
Ко всему этому Голеску оставался равнодушным.
— Как это — слишком жесткий? — взвился он. — Я выложил за него пятнадцать грошей!
— Я не могу это есть, — прошептал Эмиль, морщась от света фонарей.
— Гляди! — И Голеску схватил жареный кукурузный початок и впился в него зубами. — Мм! Тает во рту! Ешь, ты, плакса!
— На нем перец. Очень остро. — Эмиль принялся заламывать руки.
— Ерунда! — заявил Голеску с набитым ртом. — Пища богов. Так что же ты тогда будешь есть-то? А, ясно! Ты же упырь, так что тебе нужна кровь, да? Понимаешь, мы сейчас некоторым образом на людях, так что придется обойтись чем-нибудь другим. Ну, что ты хочешь? Засахаренное яблоко? Вареники? Бастурму? Жареную картошку?
Эмиль тихонько заплакал, из громадных кроличьих глаз потекли слезы, и Голеску, вздохнув, отшвырнул объеденный початок.
— Пойдем, — сказал он и потянул человечка за руку.
Они обошли все ларьки со съестным, пока Эмиль наконец не согласился попробовать «венскую» сосиску, которую насадили на палочку, обмакнули в кукурузное тесто и обжарили в масле. К радости Голеску, угощение Эмилю понравилось. Во всяком случае он безропотно жевал сосиску и покорно позволял тащить себя за руку. Голеску бросил взгляд на кибитку Амонет и увидел, как оттуда выходит клиентка — бледная и потрясенная.
— Нет, только погляди, — с отвращением процедил Голеску. — Один-единственный фонарик. Ни тебе вывески, ни тебе зазывалы, никто не заманивает публику. И вот результат — одна жалкая клиентка! И все! Где ореол тайны, я спрашиваю? Она же Вещая египтянка! Наверное, вторая профессия приносит ей солидный доход. Да?
Эмиль ничего не ответил, полностью сосредоточившись на сосиске.
— А может, и нет, если она позволяет себе только такого слугу, как ты. Куда же деваются все деньги? — задумался Голеску, теребя усы. — Чего она такая кислая, хозяйка-то твоя? Разбитое сердце, то-се, да?
Эмиль еле заметно пожал плечами, не переставая жевать.
— Со мной она бы за десять минут забыла что угодно, если бы только мне удалось заставить ее принимать меня всерьез, — задумчиво произнес Голеску, глядя на кибитку. — А для этого, само собой, лучше всего произвести на нее впечатление с помощью денег. Надо что-то придумать, репоголовый.
— Четыре тысячи семнадцать, — сказал Эмиль.
— А? — Голеску обернулся и уставился на него.
Эмиль ничего больше не сказал, зато в тишине отчетливо и громко прозвучал голос зазывалы:
— Ну что, умники, попытайте счастья! Азартные игры! Бросайте кости, угадывайте карты, крутите рулетку! Или скажите, сколько в кувшине просяных зерен, и получите денежный приз! Всего десять грошей за догадку! А вдруг вы выиграете? Да-да, вы, сударь, который с сынишкой!
Голеску вдруг понял, что зазывала обращается к нему. Он возмущенно воскликнул:
— Он мне не сынишка!
— Ну так дядюшка, какая разница? Попробуйте угадать, а? — вопил зазывала. — Ну что вы теряете?
— Десять грошей! — проворчал Голеску, и тут до него дошло, что денежки-то не его, а Амонет. — А, была не была!
Он подошел к палатке, волоча Эмиля за собой.
— А какой у вас приз?
— Двадцать тысяч леев, — ответил зазывала.
Голеску закатил глаза.
— Да уж, хватит, пожалуй, на безбедную старость! — скривился он, однако в карман за десятью грошами все же полез. Он недовольно глянул на стеклянный кувшин, который стоял позади прилавка на полке, украшенной гирляндами цветов нового государственного флага. — Наверняка насовали туда камней для объема… Гм-гм, ну… сколько, говорите, тут просяных зерен? Ну, скажем…
— Четыре тысячи семнадцать, — повторил Эмиль.
У зазывалы отвисла челюсть. Голеску посмотрел сначала на одного, потом на другого. И просиял.
— Так, значит, это правильный ответ? — спросил он. — Ах, святые угодники!
— Нет-нет, — возразил зазывала, не без труда овладев собой.
— Как же, — протянул Голеску. — По глазам вижу!
— Нет, неправильный, — уперся зазывала.
— Нет, правильный! Хотите, высыплем зерна и пересчитаем, сколько их там?
— Нет, и вообще вы мне еще не заплатили, и вообще это был ваш мальчонка, а не вы, и вообще это не считается… и…
— Ах, прохвост! Вы что, хотите, чтобы я закричал? У меня превосходные легкие! Хотите, чтобы я поведал всему миру, как вы отказались выдать бедному ребенку заслуженный приз за верную догадку? Хотите, чтобы…
— Замолчите! Замолчите, я заплачу эти чертовы двадцать тысяч!
Зазывала протянул руку и зажал Голеску рот. Голеску улыбнулся ему, и усы у него поднялись, словно у таракана.
Возвращаясь к кибитке Амонет, Голеску потряс кошельком над ухом у Эмиля:
— А что, неплохой заработок за вечер! Неужели она взглянет на это и останется холодна? Исключено!
Эмиль не ответил, мечтательно обсасывая палочку — все, что осталось от сосиски.
— Разумеется, твою роль в комедии мы несколько принизим — из стратегических соображений, — продолжал Голеску, выглядывая из-за шатра и хмурясь на кибитку.
К ней уже выстроилась длинная очередь клиентов, и если по большей части это явно были одинокие женщины, желающие узнать будущее, попадались среди них и мужчины довольно скверного вида — да что там говорить, попросту преступного, — и у Голеску появилось нехорошее ощущение, что кое с кем из них ему приходилось в прошлом сталкиваться на профессиональной почве. Отшатнувшись, он покосился на Эмиля.
— Не станем ей мешать, пусть работает. А у нас покамест будет время состряпать подходящую героическую и головоломную историю о происхождении этого славного толстенького кошелечка! Не может же она поверить, будто ты…
Голеску осекся и уставился на Эмиля. И хлопнул себя по лбу — так в театре показывают, что на человека снизошло божественное озарение.
— Минуточку, минуточку! Она знает о твоих способностях! Потому-то она тебя и держит, да? Ха!
На миг он умолк, но пялился на Эмиля так внимательно, что тот даже вышел из транса. Человечек робко поднял глаза и, увидев, как исказилась физиономия Голеску от неистовой благожелательности, пискнул, уронил палочку и прикрыл голову обеими руками.