Эмиль всхлипнул и закрыл лицо руками.
— Солнце, — прошептал он.
— Да, уже день! Ты что, солнца боишься? — строго спросил Голеску.
— Больно, — пожаловался Эмиль.
— Не дури, от солнца больно не бывает! — заявил Голеску. — Видишь? — И он сунул руку Эмиля в ближайшую полоску света.
Человечек снова по-кроличьи запищал, отворачиваясь и жмурясь, словно на самом деле думал, что его рука сейчас задымится и покроется волдырями.
— Видишь? — повторил Голеску.
Но Эмиль не желал открывать глаза, и Голеску с отвращением выпустил его руку. Взяв саблю, он перерезал веревку, которая их связывала. Эмиль тут же свернулся, словно червяк, и замер, вновь спрятав лицо. Голеску разглядывал его, отложив саблю и потирая запястье.
— Если ты и упырь, так такого хилого еще поискать надо, — сказал он. — И зачем только она тебя держит?
Эмиль не ответил.
* * *
Вскоре после полудня кибитки остановились; а спустя примерно час дверь повозки отворилась, и на пороге возникла Амонет с охапкой одежды.
— Вот, — сказала она, швырнув ее Голеску.
Бесстрастный взгляд Амонет остановился на Эмиле, который еще сильнее съежился, словно прячась сам в себя от потока света. Она сняла одну из своих шалей и накинула на беднягу, накрыв с головой. Голеску, натягивавший брюки, посмотрел на нее с удивлением.
— Я тут как раз думал, мадам, не нужно ли мне носить крестик, чтобы защититься от нашего маленького друга, — проговорил он. — Или лучше дольку чеснока?
— Он любит темноту, — ответила Амонет. — Вы должны мне за одежду три пиастра.
— Видите ли, это не совсем то, к чему я привык, — сказал Голеску, протискивая плечи в рубаху. — Грубое домотканое полотно. А где мы?
— В двадцати километрах от того места, где мы были вчера, — ответила Амонет.
«Слишком близко», — с беспокойством подумал Голеску. Пока он одевался, Амонет повернулась к нему спиной. Голеску поймал себя на том, что, застегивая пуговицы, разглядывает ее фигуру. Теперь, когда не было видно угрюмого лица, стало ясно, что в остальном Амонет очень хороша. Только у молодой женщины могло быть такое подтянутое тело. Сколько же ей на самом деле лет?
Обув башмаки, Голеску выпрямился, подкрутил усы и втянул брюшко. Затем извлек из соломенного бюста золотое колечко.
— Вот, возьмите. Прими этот дар, о цветок древнего Нила, — торжественно произнес Голеску и, взяв Амонет за руку, надел колечко ей на палец.
Она тут же отдернула руку и повернулась так стремительно, что ветер засвистел. На миг в ее глазах вспыхнуло пламя, и даже если это было скорее отвращение, нежели страсть, — что ж, Голеску удалось вызвать у нее хоть какое-то чувство.
— Не прикасайтесь ко мне, — сказала она.
— Я просто расплатился! — запротестовал Голеску, довольный собой. — Моя чаровница, это кольцо стоит куда больше, чем вы отдали за костюм!
— Оно воняет, — скривилась Амонет, сдергивая кольцо.
— Золото может позволить себе дурно пахнуть, — ответил Голеску.
Настроение его взмыло ввысь, как воздушный шарик.
* * *
Голеску без приглашения взобрался на козлы рядом с Амонет, и кибитки покатились дальше, следуя изгибам дороги, проложенной по берегу реки.
— Милая мадам, вы не пожалеете о своей доброте, — начал Голеску, — Столп силы и неисчерпаемый источник полезных советов — это обо мне. О другой вашей профессии, свидетельства которой я нашел в задней повозке, я вас расспрашивать не буду, ибо мое второе имя — Деликатность, но скажите, каковы доходы от вашего гадального предприятия? Зарабатываете ли вы столько, сколько желаете?
— Расходы я покрываю, — отозвалась Амонет.
— Пфуй! — махнул рукой Голеску. — Тогда вы, очевидно, получаете гораздо меньше, чем заслуживаете. А как вы гадаете? На картах? Глядите в хрустальный шар? Привораживаете?
— Читаю по руке, — ответила Амонет.
— Гадание по руке особых расходов не требует, — заметил Голеску. — С другой стороны, и на клиентов большого впечатления не производит. Если, конечно, вы не рисуете перед ними чарующие картины блистательного будущего или не предупреждаете их об ужасных несчастьях, избежать которых они могут исключительно с вашей помощью. И простите мне мою прямоту, но вы, судя по всему, женщина немногословная. Где же ваш блеск? Где огонь?
— Я говорю им правду, — сказала Амонет.
— Ха! Старая песня про то, что вы-де во власти древнего проклятия, которое не позволяет вам лгать? Нет-нет, милая мадам, эта тактика себя исчерпала. Я предлагаю вам совершенно новый подход! — заявил Голеску.
Амонет покосилась на него, непостижимая, как змея.
— То есть?
— То есть прежде чем его выработать, мне нужно понаблюдать за вашими клиентами, — ответил Голеску.
— Понятно, — буркнула Амонет.
— Хотя «Вещая египтянка» — хорошее название для вашего предприятия, — признал Голеску, — Есть в нем определенная теплота. Но и величие тоже. На этом можно сыграть. Ну и где же ваша теплота?
— У меня ее нет, — заявила Амонет. — А вы меня раздражаете.
— Что ж, тогда taceo, милая мадам. Это по-латыни «я умолкаю», знаете ли.
Ее губы снова изогнулись.
Кибитки тряслись дальше, а Голеску тем временем решил изучить лицо Амонет. Видимо, она еще молода: кожа у нее была гладкая, в волосах ни единой седой пряди, а над губой — ни намека на усики. Об уродливой женщине можно сказать «У нее нос крючком», или «У нее тонкие губы», или «У нее близко посаженные глаза». Об Амонет ничего такого сказать было нельзя. И ничего другого тоже нельзя было сказать, поскольку, как бы внимательно ни вглядывался Голеску, он видел лишь тень и испытывал полнейшее смятение.
* * *
К ночи они приехали в унылый городишко, покосившиеся округлые дома которого стояли задом к реке, а передом — к темному лесу. Попетляв по лабиринту извилистых улочек, путники наконец отыскали стоянку для прибывших на ярмарку — два акра голой земли, на которой совсем недавно располагался загон для скота. Здесь до сих пор пахло навозом. Теперь кругом стояли повозки, и в железных корзинах полыхали костры. Люди, которые зарабатывали себе на жизнь, катая детишек на размалеванных лошадках или предлагая всем желающим сыграть в несложные игры, стояли у костров, пили вино из бутылок и устало обменивались новостями.
Но когда приблизились кибитки Амонет, эти люди лишь коротко взглянули на них и поскорее отвели глаза. Некоторые замахали руками, чтобы зачураться от порчи.
— А у вас сложилась определенная репутация, — протянул Голеску.
Амонет не ответила. Судя по всему, она ничего не замечала.
Голеску провел еще одну холодную ночь на жестком полу задней повозки, на этот раз в одиночестве, так как Эмиль, перестав быть заложником, спал в ящике под узкой койкой Амонет, а Амонет стойко игнорировала все любезности Голеску и его намеки относительно взаимного обогрева. В результате к утру он замерз и был не в форме.
После восхода солнца ярмарка из мертвой стала полуживой. Слепец, мускулистый, словно сказочный великан, усердно крутил карусель, и худые бледные дети катались на ней круг за кругом. Шарманщик также усердно крутил свою шарманку, а на плече у него сидела обезьянка, недоверчиво глядящая на детей. Но большинство шатров пока лежало на земле, придавленные паутиной из веревок и шестов. Перед городским чиновником, устроившимся за столиком под черным зонтиком, вытянулась длинная очередь скучающих торговцев.
Голеску глядел на все это, и тут Амонет, бесшумной тенью возникшая у него за спиной, сказала:
— Ну вот, вам представилась возможность принести пользу. Вставайте в очередь за меня.
— Святые небеса! — Голеску развернулся. — Вы хотите, чтобы у меня случился сердечный приступ? Предупреждать надо!
Вместо ответа Амонет вручила ему кожаную папку и маленький кошелек.
— Это мои документы. Заплатите чиновнику и получите разрешение. Иначе останетесь без ужина.
— Знай вы, кто я такой на самом деле, вы бы не стали так мной помыкать, — проворчал Голеску.
Однако в очередь послушно встал.
Городской чиновник оказался сравнительно честным, поэтому ждать пришлось не более часа. Наконец человек, стоявший впереди, получил разрешение на продажу красно-сине-желтых бумажных флажков, и Голеску шагнул к столику.
— Документы, — зевая, произнес чиновник.
— Прошу. — Голеску широким жестом распахнул папку.
Чиновник, прищурившись, взглянул на бумаги.
— Амонет Кематеф, — прочел он. — Работает под псевдонимом «Вещая египтянка». Русский, что ли? И вообще здесь сказано, что вы женщина.
— Это не мои документы, это… это документы моей жены, — заявил Голеску, изобразив благородное негодование. — А она, друг мой, не русская, она пылкая египтянка, в прошлом гаремная танцовщица, если хотите знать, но впоследствии несчастный случай погубил ее экзотическую красоту. Я подобрал ее, умирающую от голода, в трущобах Каира и стал помогать ей из христианского милосердия. Однако вскоре я обнаружил, что она обладает замечательным даром предсказывать будущее, основанным на древней системе…