не отходил от нее ни на шаг.
— Взрослеет, становится серьезнее, — рассуждала Эрнестина.
В приезды Алисы Эрнестина старалась приготовить обед повкуснее, чем в другие воскресенья. И даже, как в далеком Алисином детстве, нередко приглашала на обед гостей. На этот раз пришла барышня Швалковская, граковская акушерка. Пышнотелая женщина лет пятидесяти, с тоненьким детским голоском и неожиданно для ее профессии застенчивая. Она — самая верная подруга Эрнестины, обе состоят в церковном дамском комитете, где они самые неимущие среди богатых хуторянок.
Сперва пили из чашек бульон с хрустящими пирожками, затем наступила очередь мясного рулета. Торжественно звучали неизменные «спасибо» и «пожалуйста». В будни, когда на обед наспех варилась молочная похлебка и жарилась картошка, которую подавали с селедкой, было не до тонкостей, «спасибо» говорили только, когда вставали из-за стола.
— Просто не знаю, как со сладким быть: Женя сливок с завода не принесла…
Не успела Эрнестина пожаловаться, как, постучав в дверь, вошла Женя и вынула из-за пазухи бутылку сливок.
— Не обессудьте! Никак раньше вырваться не могла.
— Да что вы!
Эрнестина, улыбаясь, поблагодарила и приличия ради, пригласила Женю к столу.
— Ой, охотно пообедаю с вами!
В последнее время Женя как-то посветлела, округлилась, на девушку не походила, скорее на женщину, у которой свои взгляды на вещи, свои тайны и свои планы.
— Ну, как живется в «Апситес»?
— Спасибо, хорошо.
— Хозяин по мне не скучает?
— Не знаю.
Довольная своей дерзкой шуткой, Женя продолжала расспрашивать о работах, скотине, о Лизете. Алиса отвечала.
— Не завидую я вам, — вздохнула Женя.
Явился еще один гость: Артур пришел с почты, занес газету.
— Можно вас пригласить пообедать с нами?
Артур отказался. Только издали поздоровался с Алисой.
— Какой симпатичный и обходительный молодой человек, — похвалила его Швалковская.
— Больно тихий, — сказала Женя.
— Он вам не нравится?
— Жить с таким скучно. Уткнется в книгу, словно ничего лучшего на свете нет. На женщин ноль внимания.
— Попробовали бы заинтересовать.
— Пробовала уже.
И Женя рассказала, что шутки ради как-то зашла вечером к Артуру, будто за спичками, повосхищалась для виду книжками, полистала их, даже две взяла с собой, и теперь мучается, каждый вечер читает.
— Стало быть, он все-таки вам симпатичен?
Женя как-то странно усмехнулась, хотела сказать что-то, но осеклась. Вдруг она посерьезнела, встала и поблагодарила за обед.
— Сладкого подождите!
Эрнестина уже взбивала сливки.
— Не хочется. Сыта по горло этими сливками, мутит от них.
Она взяла с вешалки жакет и вышла.
— Ну и язык! — покачала головой Швалковская.
Видя, как задумалась Алиса, акушерка принялась еще строже осуждать молодых женщин. И замолчала, лишь когда Эрнестина поставила на стол красное смородинное желе с только что взбитыми сливками. Голубые, как незабудки, глазки Швалковской засияли удовольствием.
До концерта оставалось несколько часов, и Эрнестина велела дочери снять платье, чтобы ушить его, — в последнее время она сильно похудела.
— Ты опять заболеешь!
— Нет, я чувствую себя хорошо.
Однако глаза Алисы говорили о другом.
— Я, пожалуй, поеду домой, — внезапно сказала она.
— Почему?
— Мне что-то расхотелось оставаться на концерт.
Барышня Швалковская, Эрнестина и даже Ильмар принялись уговаривать Алису не уезжать.
— Будет такая замечательная программа!
— Тебе что, дома в навозе копаться лучше?
— Мама, не уезжай!
Алиса осталась.
Народный дом открыли прошлой осенью, и Алиса еще ни разу не была там. В сущности, здание получилось довольно скромным, но Алисе зал показался просторным и высоким, коричневый бархатный занавес — необыкновенно торжественным, а простые фанерные стулья — чуть ли не роскошными, ведь раньше на концертах в корчме или в риге сидели на сколоченных из досок длинных скамьях.
Народу было много, больше половины зала. Открылся занавес, вышел молодой мужчина, что-то быстро пробормотал и уселся за выдвинутое на середину сцены пианино. Однако гракской публике Бетховен оказался не по вкусу, и тихое перешептывание в зале не прекратилось. Алисе шум не мешал. Хотя она ничего не понимала в музыке, ее увлекло непонятное течение, она ни о чем не думала, ничего не видела, даже артист исчез куда-то, словно растворился в тумане. Алиса прикрыла глаза.
— Что с тобой? — прошептала Эрнестина.
Алиса вздрогнула.
Затем пела не молодая уже дама, за ней — коренастый мужчина, и под конец оба вместе. Оперные арии публике не очень нравились, зато серенады, романсы и народные песни принимались восторженно, некоторые номера приходилось повторять.
Домой Алиса вернулась в темноте. Лизета уже ждала ее с нетерпением, с дойкой опаздывали, по крайней мере, на целый час.
— А стоило вообще-то ходить? — спросила Лизета, пока Алиса переодевалась.
— Мне понравилось.
— Что же там могло понравиться. Одно паясничание, и больше ничего.
Надев старый жакет, Алиса побежала к скотине. Прежде всего налила пойла свиньям, чтоб не визжали, затем занялась коровами, Петерис пришел помочь, бросил в ясли сена, раскидал подстилку, Алиса сразу принялась доить.
— Что же она сказала? — робко спросил он наконец.
Алису кинуло в жар.
— Забыла спросить!
Она и вправду собиралась сказать матери о «Прериях», но сперва это мешала сделать барышня Швалковская, затем спешно перешивали платье, а после концерта у нее все вылетело из головы.
— Ну, конечно!
У Петериса сдавило горло. В скудном свете фонаря его лицо разглядеть нельзя было, но оно, казалось, потемнело. Петерис будто не поверил.
— Я и вправду забыла.
Петерис даже не ответил. Бухнула обитая тряпками дверь, Алиса осталась одна.