Шарль сел в тени дерева, прислонившись к стволу.
Первая фраза:
«Я не намерен писать трактат по пчеловодству или руководство по уходу за пчелами».
Вопреки ожиданиям, проглотил книгу в один присест. Настоящий детектив про это лето. Полный набор составляющих: жизнь, смерть, необходимость жить, необходимость умирать, преданность, убийства, безумие, жертвоприношения, закладка фундамента, юные царицы, брачный полет, уничтожение самцов, гениальные строители. И эта удивительная, «совершенная со всех точек зрения» шестиугольная coma, «которую все гении мира вместе взятые улучшить бы не смогли».
Покачал головой. Отыскал глазами три улья Рене и перечитал один из последних абзацев:
«И подобно тому, как у пчел начертано на языке, во рту и в желудке, что они должны собирать мед, так и в наших глазах, ушах, мозгу, во всех впадинах нашего черепа, во всей нервной системе нашего тела было начертано, что мы созданы для того, чтобы трансформировать все потребляемое нами в особую энергию, свойства которой — единственные в своем роде на земном
шаре. Насколько мне известно, ни одному существу, кроме нас, не было назначено производить ту странную субстанцию, которую мы называем мыслью, интеллектом, разумом, рассудком, душой, духом, мозговой силой, добродетелью, добротой, справедливостью, знанием; хотя она имеет тысячу названий, но сущность у нее одна и та же. Все внутри нас пожертвовано ей. Наши мускулы, наше здоровье, подвижность наших членов, уравновешенность наших функций, спокойствие нашей жизни — носят видимый след преобладания над ними высшей силы. Она представляет то драгоценнейшее и высочайшее состояние, которого только может достичь материя. Пламя, тепло, свет, сама жизнь, инстинкт равно как и большинство неуловимых сил, увенчавших мир еще до нашего в нем появления, бледнели при соприкосновении с этой новой субстанцией. Мы не знаем, куда она нас ведет, что с нами сделает или что сделаем мы с нею».
Хм-хм… — подумал Шарль, — значит, все не так уж хреново…
Разулыбался и прикорнул. Почувствовал готовность произвести эту странную субстанцию, пожертвовав мышцами, подвижностью членов и уравновешенностью своих жизненных функций.
Вот кретин.
Проснулся в совершенно другом расположении духа. В метре от него огромная, страшная, жирная лошадь щипала траву. Чуть не потерял сознание и впал в такую панику, какой давно не испытывал.
Замер на месте, боясь шевельнуться, и только моргал, когда капелька пота скатывалась на ресницы.
Приступ тахикардии длился неколько минут, потом он потихоньку взял блокнот, вытер ладонь о сухую траву и нарисовал точку.
«Если вы чего-то не понимаете, — повторял он без конца своим молодым сотрудникам, — если что-то от вас ускользает или просто выше вашего разумения, нарисуйте это. Пусть плохо, вчерне. Когда ты начинаешь рисовать, ты вынужден замереть и пристально всмотреться, а это уже, вот увидите, значит понять…»
Бабка, постав головы, ганаш, крестец, маклок — слов этих он не знал, и подписи под этими акварельными набросками сделаны мелким круглым почерком Харриет.
— Классно! Ты здорово рисуешь! Подаришь мне вот этот?
Еще одна вырванная страница.
Свернул к речке, окунулся, вытерся потной рубашкой и решил, что уедет вместе с остальными гостями.
И работать тут по-человечески не получалось, и лучше бы она его действительно утопила, как крысу.
От всей этой неопределенности совсем отупел.
Решил приготовить для всех ужин и отправился в поселок за покупками.
Вернувшись в цивилизованный мир, воспользовался этим, чтобы прослушать сообщения на автоответчике.
Марк кратко сообщал о куче проблем и просил перезвонить как можно быстрее, мать жаловалась на его неблагодарность и подробно описывала все свои летние неурядицы, Филипп интересовался, как у него дела, и рассказывал о своих переговорах с проектным бюро Сёренсена, и наконец, перед памятником неизвестному солдату, на него обрушились ругательства Клер.
Он вообще-то помнит, что у него ее машина? И когда он собирается ее вернуть?
Или он забыл, что на следующей неделе она уезжает к Поль и Жаку?
Она не в том возрасте, чтобы заниматься автостопом!
И почему до него невозможно дозвониться? Он что, теперь столько трахается, что у него нет времени думать о других? Он счастлив? Ты счастлив? Расскажи.
Сел на террасе, заказал стакан белого вина и четырежды нажал на клавишу ответного вызова.
Начал с самого неприятного, а потом с большим удовольствием послушал голоса тех, кого любил.
Задумал нечто потрясающее.
Облизал деревянную ложку, закрыл комфорки, накрыл на стол, мурлыкая себе под нос «посмотри, опять весь огнем бурлит тот вулкан, смотри, вовсе он не спит» и прочее такое. Покормил собак и понес пшено курам.
Видела бы его Клер… С его «цип-цип-ципами» и царственными жестами сеятеля…
На обратном пути заметил, что Сэм и Рамон тренируются на большом лугу «при замке», лавируя между снопами сена.
Подошел к ним. Прислонился к плетню, поприветствовал подростков, которые, как и он, спали в конюшне, и с которыми он все чаще и чаще коротал ночи за игрой в покер.
Уже проиграл девяносто пять евро, но считал, что не так уж и дорого заплатил за то, чтобы больше не слоняться одному в темноте.
Ослик не слишком усердствовал, и когда Сэм с ворчанием проезжал мимо них, Микаэль крикнул ему:
— А почему бы тебе его не подстегнуть?
Его ответ привел Шарля в восторг.
Настоящим наездникам — ноги и руки, беспомощным — плеть.
Такое откровение достойно чистой страницы.
Захлопнул блокнот, встретил хозяйку и ее гостей бокалами шампанского и праздничным ужином в беседке.
— Я не знала, что вы так хорошо готовите, — изумилась Кейт.
Шарль подложил ей еще.
— На самом деле я ничего не знаю, — помрачнела она.
— Еще успеется.
— Очень надеюсь…
Ее улыбка долго скользила по скатерти, и Шарль почувствовал, что достиг последнего бастиона на пути к сексу. Как некрасиво сказал… Что осталось лишь нанести решающий удар ледорубом… Ха! Ха! Так, думаешь приличнее? Он снова был навеселе и встревал во все разговоры, не следя ни за одним из них. Не сегодня — завтра он схватит ее в охапку, протащит по двору, завалит на свой тефлоновый спальник да залижет все ее ссадины.
— О чем вы думаете? — спросила она.
— Паприки пересыпал.
Был влюблен в ее улыбку. Пока не говорил ей об этом, но потом будет говорить долго-долго.
Лет ему больше, чем дважды двадцать, а перед ним женщина, прожившая в два раза больше него. Будущее на них обоих наводило ужас.
Поскольку задуманное было действительно потрясающим, то на несколько дней забросил блокнот.
Потому всего один рисунок… Да еще запачканный пастисом…
В тот вечер они все собрались на деревенской площади. Накануне с большой помпой подъехали его дорогие парижане (эта идиотка Клер всю дубовую аллею проехала, бибикая…), Сэм с компанией мучали электробиллиард, а малышня резвилась у фонтана.
Шарль оказался в команде с Марком и Дебби, и они потерпели полное поражение… А ведь Кейт предупреждала:
— Вот увидите, старики дадут вам выиграть первую партию, чтобы вы потеряли бдительность, and then… they'll kick your ass…![328]
Теперь, с надранными задницами, как и положено кретинам—парижанам и америкосам, они потягивали анисовую, чтобы утешиться, пока Клер, Кен и Кейт пытались спасти их честь.
Том подсчитывал очки.
Чем больше они проигрывали, тем больше всех угощали, и чем дальше, тем труднее становилось различить эту fucking свинку — чертов кошонет[329]
На единственном наброске, оставшемся от тех памятных выходных, — прицеливающаяся Клер с шаром в руке.
Она не слишком внимательна. Флиртует с Барби-боем на ломаном английском: «You бросаешь или не бросаешь, ту bioutifoule Chippendale? Bicose if you не бросишь correctly, мы are in big shit, you understande? Show mi, plise, what you are capable to do with your two boules…»[330]