— То есть?
— Ты стареешь, Шарль. Действовать надо, действовать. Ты не можешь вести себя с ней как с Анук… Годы, понимаешь, уже не те…
— …
— Я не говорю, что все получится, но… Помнишь, ты заставил меня поехать с тобой в Грецию?
— Да.
— Ну вот… Теперь моя очередь…
Он взял ее чемодан и проводил до купе.
— А ты, Клер?
— Что я?
— Ты ничего мне не рассказала о своей личной жизни… Она скривила отвратительную гримасу, чтобы не отвечать.
— Это слишком далеко, — продолжал он.
— От чего?
— От всего…
— Верно. Ты прав. Возвращайся к Лоранс, носи свечи на могилу Анук, прислуживай Филиппу и окучивай Матильду, пока она не съедет, все это не так утомительно.
Чмокнула его и добавила:
И не забывай кормить голубей хлебом…
И исчезла, не оборачиваясь.
Шарль зашел в магазинчик походного снаряжения «Vieux Campeur», потом в офис, книгами и папками набил багажник, выключил компьютер, лампу и написал длинную рабочую записку Марку. Он не знал, когда вернется, связаться с ним по мобильному будет трудно, позвонит ему сам и желает удачи.
Сделал крюк, заехав на улицу Анжу. Там был один магазин, где он наверняка сможет найти…
9
Прокрутил в голове полнометражный художественный фильм. Пятьсот километров рекламных роликов и примерно столько же версий первой сцены.
Все так красиво, действие в ритме фильма «Мужчина и женщина».[304] Он появляется, она оборачивается. Он улыбается, она замирает. Он раскрывает объятия, она бросается к нему на шею. Он зарывается в ее волосы, она приникает к его шее. Он говорит «не могу без вас жить», она слишком взволнована, чтобы ответить. Он берет ее на руки, она смеется. Он несет ее к… эээ…
Ладно, это уже вторая сцена, и на съемочной площадке, скорее всего, будет уже немало и других артистов…
Пятьсот километров, сколько кинопленки… И чего он только не навоображал, но, конечно же, все произошло совершенно не так, как он ожидал.
Было около десяти вечера, когда он перешел через мост. В доме — никого. Из сада доносился смех и звон посуды, пошел на свет свечей, и, как в тот раз, на лугу, увидел множество лиц, обернувшихся к нему, и только потом — ее.
Лица и силуэты незнакомых ему взрослых. Черт. Он был готов мотать пленку обратно…
Ясин бросился к нему навстречу. Наклонившись, чтобы поцеловать его, увидел, что она тоже встает.
Он уже забыл, что она и вправду так хороша, как в его воспоминаниях.
— Какой приятный сюрприз, — сказала она.
— Яне помешаю?
(Ах! Какой диалог! Сколько эмоций! Какое напряжение!)
— Нет, конечно же, нет… У меня гости, мои американские друзья, они пробудут у нас несколько дней… Пойдемте… Я вас познакомлю…
Вырезать! подумал Шарль, вырезать всех их к чертовой матери! Этих уродов в сценарии не было!
— Буду рад…
— Что это у вас там? — спросила она, указывая на сверток, который он нес под мышкой.
— Спальный мешок…
И тогда, прямо как в фильме Шарля Баланды, она обернулась, улыбнулась ему в полутьме, опустила голову, он увидел ее затылок, и, положив ладонь ему на спину, она повела его в темноте.
Инстинктивно наш герой-любовник замедлил шаг.
Зрителю издалека, наверное, не видно, но эта ладонь, эти пять длинных, слегка раздвинутых пальцев, один из которых был нагружен полевым жертвоприношением в камне и «такой фигурой», эти пальцы, которые он чувствовал сквозь тонкую ткань рубашки, это… это было что-то…
Сел в конце стола, ему налили вина, поставили перед ним тарелку, дали хлеба, салфетку, раздались «Hi!», «Nice to meet you», поцелуи детей, собачьи носы, улыбка Недры, Сэм дружески ему кивнул, мол, добро пожаловать, гринго, можешь писать на моей территории, места столько, что как ни целься, — все равно далеко не получится, аромат цветов и скошенной травы, светлячки, четвертинка месяца, слишком быстрый разговор, в котором он ничего не понимал, левая задняя ножка стула, не спеша углублявшаяся в гостиную крота, огромный кусок грушевого торта, новая бутылка, дорожка пунктиром из крошек между его тарелкой и тарелками остальных, наскоки, вопросы, втягивания его в споры о том, чего он толком и не расслышал. Часто попадалось слово bush, но только о чем это они: о человеке или о растениях?[306] В общем, все в приятном тумане.
Но еще и руки Кейт, обхватившие ее колени, ее голые ступни, ее внезапное веселье, ее голос, менявшийся, когда она говорила на родном языке, ее взгляды украдкой, которые он ловил, отпивая из стакана, и которые словно бы всякий раз говорили ему: So… Так это правда? Вы вернулись…
Он улыбался в ответ и был по-прежнему немногословен, однако ему казалось, что еще никогда в жизни он не бывал столь болтлив с женщиной.
Потом были кофе, представления, дижестивы, пантомимы, бурбон, снова смех, private jokesи даже немножко архитектуры, потому что гости были людьми образованными…
Том и Дебби, семейная пара, преподавали в Корнелле, Кен, высокий косматый парень, ученый. Ему показалось, он слишком много крутится возле Кейт… Well, с этими американцами пойди разберись, они по любому поводу ластятся друг к дружке. Все эти их sweeties, honeys, hugs, gimme a kissв самых разных контекстах…
Шарлю было все равно. По-настоящему впервые в решил позволить себе просто жить.
Позволить. Себе. Жить.
И даже не был уверен в том, что это у него получится…
Он здесь отдыхал. Счастливый и чуточку пьяный. Из кусочков сахара возводил храм для погибших в огне ради всеобщего освещения—просвещения эфемерид, которых Недра приносила ему в крышечках от пивных бутылок. Отвечал «Yes» or «Sure», когда того требовалось, иногда «No» подходило лучше, сосредоточенно глядя на кончик ножа, обтачивал сахар, придавая своим колоннам дорический вид.
Все эти ZAC, PLU, PAZ, POS и прочие строительные абракадабры могли наброситься на него в любую минуту.
Занятый погребением эфемерид, все же не терял из вида соперника…
Еще и длинные волосы, в таком возрасте… это pathetic.
И солидный именной браслет на случай, если забудет, как его зовут. А уж имя-то само! Все равно, что Барби.
Не хватает только автофургона…
Но главное, и волосатик в гавайской рубахе об этом даже не подозревал, Шарль выбрал себе сегодня модель Himalaya light.
Да, бешеные деньги, пусть так, зато на утином пуху и обработано тефлоном.
Понял, ты, Самсон несчастный?
Тефлоном, парень, тефлоном.
Так что не беспокойся, я продержусь…
Да, Гималаи, но light обещает и легкий, и светлый путь. И такова его программа на лето.
Когда он удалялся во двор со свечой в руке, Кейт постаралась было разбудить спавшую в ней французскую perfect housewifeи предложила ему капа… канап…
Глупости… Все они слишком набрались, чтобы следовать правилам этикета.
— Hey, — крикнула она, — don't… Осторожней с огнем, ладно.
Шарль махнул рукой, имея в виду, что он все-таки не такой stupid.
—Поздно, baby, поздно, — посмеивался он, загребая ногами гравий.
О да. Он был, что называется, в дым, «готовенький», как тот еще кекс…
Устроился в конюшне, с великим трудом сообразил, как открывается этот чертов спальный мешок, и заснул на ложе из дохлых мух.
Какая прелесть…
10
Естественно, на этот раз за круассанами сходил Кен… Вернее, сбегал…
В своих красивых кроссовках Nike, закрутив волосы в хвост (?) и закатав рукава майки, на плечи. (Блестящие). (От пота).
Ну-ну…
Шарль закашлялся и отмел свой слишком знойный сценарий.
Если бы еще этот парень был идиотом. Так нет. Совсем неглуп, голова на месте. Обаятельный. Увлеченный, увлекающий, заводной. И соотечественники его, as well.
Тон задан. В доме заявлена дружеская атмосфера, give me five, Бейден-Пауэл[316] и скаутские песни. Что ж, тем хуже. Тем лучше. Дети счастливы, что у них в распоряжении оказалось вдруг столько взрослых, а Кейт счастлива, что счастливы дети.
Никогда еще не была так красива… Даже наутро, когда прятала похмелье под большими солнечными очками…
Красива, как женщина, которая знает цену одиночеству и, наконец, может сложить оружие.
Словно несколько дней отпуска получила и, little by little, отдалилась от них. Больше ничего не затевала, оставила на их попечение дом, детей, зверье, бесконечные метеопрогнозы Рене, и на их усмотрение — время приема пищи.
Читала, загорала, дрыхла на солнышке и даже не пыталась делать вид, что хочет им помочь.