Читать интересную книгу Дорога Отчаяния - Йен Макдональд

— Ты в меня, я в тебя, мы к нам, — запело зеленое лицо. — Узри будущего себя.

Зеленое лицо стояло перед зеленым лицом — нефритовые статуи–близнецы.

— Будущее должно защищаться, зеленый народ должен прийти, посему чудесное вмешалось и сделало тебя мной. Итак, идешь ли ты со мной? Впереди бездна дел.

— Бездна, — согласилось зеленое лицо.

— Именно так, — сказало зеленое лицо. Комнату вдруг наполнил аромат скошенной травы, древних сосновых лесов, политой дождем земли и дикого чеснока со склонов холмов Второзакония, и одним шагом зеленые люди шагнули за миллион миллионов лет отсюда, прямо в мечту.

В шесть часов шесть минут беременная Квай Чен Пак Манделла (жена по имени, но не по закону, ибо в Дороге Отчаяния не было теперь его представителей, облеченных правом заключать браки) постучала в дверь гостевой комнаты, держа в руках поднос с завтраком. Тук–тук–тук — нет ответа — тук–тук–тук — нет ответа, и сказав себе, что гость, должно быть, еще спит, она тихонько вошла, чтобы оставить поднос у кровати. Комната была пуста, окно распахнуто. Постель, в которой никто не спал, замело пылью. На полу валялись одежды странника, разорванные и разбросанные, а среди них удивленная Квай Чен Пак обнаружила удивительную вещь: пустой кокон из тонкой, как папиросная бумага, человеческой кожи, сухой, сморщенный и крошащийся в руках — как будто странная пустынная змея сбросила здесь кожу и ускользнула во мрак ночи.

69

В тот день, когда они выломали двери и вошли в заброшенный дом — мужчина и две женщины — лил дождь; свинцовый, всепроникающий дождь, тяжко падающий с небес на измученную землю. До этого дня дождя не было уже три года. В запечатанном доме стояла ужасный запах: вонь умирания, начавшегося целые годы назад и до сих пор не завершенного. Поэтому Раэл Манделла–младший оказался подготовлен к тому, что они нашли: труп, сидящий в кресле у очага, хотя сморщенная кожа, оголившиеся зубы и выпученные мумифицированные глаза заставили его тихо вскрикнуть. Услышав его возглас, Санта Екатрина немедленно увела Квай Чен Пак домой, ибо если беременная подойдет близко к трупу, ребенок обязательно родится мертвым. Поэтому Раэл Манделла–младший в одиночку вынес невесомое тело из заброшенного дома и в одиночку же выкопал неглубокую могилу в размокшей земле городского кладбища. Вода барабанил его по лицу, шее и рукам, заливал могилу, и поскольку в городе больше не было ни мэра, ни священников, чтобы произнести нужные слова, он склонил голову и проговорил краткую поминальную молитву, а дождь лил. Забросав могилу липкой землей, он вбил в нее деревянную табличку и написал на ней: «Женевьева Тенебра, из первых граждан Дороги Отчаяния», и, не зная дат и мест, добавил «Умерла от разбитого сердца». Затем он зашлепал по красной грязи назад, к любимой и матери, и на сердце у него было тяжело, ибо в этом городе больше не осталось никого, кроме Манделла.

Ткавшая при свете газового светильника в своей комнате, Ева Манделла увидела конец времен, натянутый на раму станка. Она подобрала нити жизни Женевьевы Тенебра и вплела их в основу. Осталось всего несколько нитей.

— Куда они ведут, каково их будущее? — спросила она у шипящей лампы. И лампа, и она сама знали ответ, ибо обе они слишком долго трудились над гобеленом, чтобы не знать его формы, а форма сотканная определяла и форму того, чего пока не существует. Приближался всеобщий конец; все нити вели в красную пыль, а дальше она ничего не видела, ибо то будущее не было будущим Дороги Отчаяния. Она ткала в страхе перед ним, сидя под шипящей газовой лампой, нить убегала из ее пальцев в никуда, а дождь все шел и шел.

Ливень лил так, как не лил ни один ливень до сих пор, даже тогда, когда Длань пением выманил сто пятьдесят тысяч лет дождя с сухого, издевающегося над людьми неба. Раэл Манделла посмотрел на дождь изо всех окон гасиенды по очереди. Из этих окон он видел прерывистые потоки дождевой воды, уносящие урожай будущего года, и в шуме тяжелых капель ему слышался смех Панарха: божественные звуки, свидетельствующие, что в будущем не было места для Дороги Отчаяния. Три дня лил ливень, затем серые тучи заклубились, солнце пробилось сквозь их спутанные кишки и налетевший с юга ветер погнал дождь прочь, оставив мир тяжело парить под ярким солнцем трех часов и трех минут пополудни. Этой ночью медитативную тишину пустыни разорвали крики: ужасные, мучительные крики, наполненные страхом и тоской: вопль женщины в схватках.

— Тужься, тужься, тужься, а теперь полегче, цыплячьи косточки, маленькая луна, выпусти его, выпусти, давай… — молила Санта Екатрина и Квай Чен Пак — цыплячьи косточки, маленькая луна — тужилась, пыхтела, а потом издала очередной мучительный крик, который вышвырнул Раэл–младшего из кресла в гостиной, где он сидел со своей мистической бабушкой и бросил его к двери. Ближе к рассвету Санта Екатрина отворила эту дверь и позвала сына внутрь.

— Уже близко, но она очень слаба, бедная девочка. Возьми ее за руку и дай ей столько сил, сколько сможешь.

Когда небо приобрело оттенок багрянца с золотом, глаза Квай Чен Пак распахнулись широко–широко–широко, губы округлились в таком большом охаох, что она могла проглотить весь мир и она стала тужиться, тужиться, тужиться, тужиться.

— Давай давай давай давай давай, — шептала Санта Екатрина, а Раэл–младший закрыл глаза, потому что не в силах был смотреть на то, что творится с его женой, и вцепился в ее руку с такой силой, как будто собрался никогда не отпускать ее. — Давай давай давай давай давай, — а затем раздался захлебывающийся плач и Раэл–младший открыл глаза, чтобы увидеть на руках у жены уродливое, красное, вопящее существо, а простыни пропитались красными и черными низкими женскими жидкостями.

— Сын, — сказала Санта Екатрина. — Сын.

Раэл–младший взял маленькое, красное, вопящее существо из рук жены и вынес его в утро, где по земле от солнца протянулись долгие–долгие тени. Нежно, осторожно нес Раэл–младший своего сына сквозь одичавшие поля и заброшенные улицы, и выйдя на утесы, поднял его к небу и прошептал пустыне имя.

— Харан Манделла.

Ответом ему была молния, сверкнувшая на горизонте. Раэл Манделла–младший заглянул в пустые черные глаза сына и увидел отражение молнии в его зрачках. Хотя глаза эти еще не могли сфокусироваться на лице отца, казалось, что они видят мир, который шире и больше того, что заключено в круг горизонта. Далекий рокот грома потревожил усталые руины Дороги Отчаяния, и Раэл–младший вздрогнул, но не звук был тому причиной, а понимание, что он держит в своих руках того, кого ждали так долго, кто положит конец проклятию многих поколений Манделла — дитя, в котором мистика и рационализм сольются воедино.

Гром сотрясал красные камни стен подвала, в котором нить Евы Манделлы вплеталась в гобелен, а газовый светильник дрожал в предчувствии и шептал: красный песок, красный песок, красный песок. История сомкнула свои волчьи челюсти на Еве Манделле: она ткала события, происходившие лишь несколько минут назад. Рождение сына, гром; ее пальцы направляли нить с проворством, которое пугало ее саму. Казалось, Дороге Отчаяния не терпится от себя избавиться. Ее пальцы выткали текущий момент и перешли к будущему, к последним временам, которые она помнила по гобелену, показанному ей доктором Алимантандо. Красный песок, красный песок был последней оставшейся нитью, последним цветом в гобелене, делавшим его законченным. Она намотала на челнок длинный кусок красного песка и завершила историю Дороги Отчаяния. Когда нить сбежала с катушки и история закончилась, Ева Манделла увидела, как огоньки над газовой горелкой дрогнули, и почувствовали прикосновение иномирного ветра к тыльной стороне ладоней.

Конец. Гобелен закончен. История завершена. Вся Дорога Отчаяния, ее начало и ее конец, записана здесь. Она прикоснулась к четырем нитям, которые выходили за край гобелена, пересекали последние времена и уходили в будущее. Одна нить началась минуту назад, конца ее она не могла рассмотреть в собирающейся тьме, хотя чувствовала, что она идет сквозь скалы и камни в недоступное ее пониманию место.

Она также не знала, где заканчивается ее собственная нить. Она могла проследить ее от самого начала в далеком Новом Мерионедде, потом вдоль серебристой линии к зеленому островку посреди бури; она видела нити–близнецы — мистическую и рациональную — берущие начало в ее матке, он следовала по пройденному ею пути сквозь годы безмятежности и годы трагедии, пока не доходила до песков всеобщего разрушения, в которых нить терялась. Она не оканчивалась здесь, она не была оборвана или обрезана, она просто терялась. Отблески цвета этой нити разбегались по всему гобелену. Недоумевая, Ева Манделла приложила палец к месту соединения, и странный трепет пронизал ее. Она ощутила легкость, юность, невинность. Он почувствовала, что парит, истончается, растворяется; все ее надежды, мечты, страхи, любви и ненависти становятся сияющей пылью, осыпавшей гобелен. Тело Евы Манделлы утратило материальность и стало прозрачным. Затем и тело, и душа соединились с нитями ткани, бывшей историей Дороги Отчаяния. Она писала эту историю и через письмо сама стала ею. Временной гобелен замерцал серебристой любовью Евы Манделлы; затем порыв нездешнего ветра ворвался в комнату и погасил шипящий газовый светильник.