Читать интересную книгу Рассказы - Владимир Елистратов

— А он что?

— Он был гордый, як твой лорд, и ответил мне с лицом скорбным, як при геморрое: «Галю! — сказал он. — Мы, англичане, не можем жить без традиций. Лучше я наусегда утоплюся у Темзе, чем поставлю смеситель». «Ну шо же, дорогой Чарлз, — сказала я. — Твой уютный замок у граустве Йоркшир будет достойной заменой смесителю. Тю!»

— И что же, целый замок у него оттяпала?

— Да на кой пес мне этот каменный сарай с привидениями, но без смесителей. Тю! Просто он немного поделился своим наследством. Я же ж ему была не совсем чужая.

— А потом что было?

— Потом шо только, Вовчара, не было… Если усё это рассказывать, то станет грустно… Тю! Шо-то Глебушка не идет, соусем заработался…

Мы допили сангрию, поболтали о всяких пустяках. Потом перезвонил Глебушка. Он закончил свои дела и ждал нас в соседнем ресторане. Там, где очень хорошие устрицы. Мы пошли туда и очень душевно отметили старый новый год.

Чтобы было понятно, причем тут Глебушка, вкратце поясню.

За пять лет до описываемых событий Галя рассталась со своим последним мужем. Кажется, это был «трескоед», норвежец или швед. Галя к этому времени наветеранила брачных трофеев на несколько сотен тысяч долларов. Поехала домой и случайно встретила Глебушку — своего старого школьного приятеля (я Глебушку знал уже позже, по университету).

Не знаю уж, как это произошло, но они поженились, и все свои сбережения Галя, не задумываясь, вложила в Глебушкино дело. Дело пошло, да ещё как. Тю! И вот уже пять лет как Галя с Глебушкой не расстаются. Живут то в Москве, то в Крыму, то на «Каталонщине». Хорошо живут, дружно. Дочка у них растет. Зовут, конечно, Дашей. Теперь Даш у нас в России много — «як глычикоу». И хорошо, хорошее имя. Мне нравится.

В Каталонии мы часто встречаем старый новый год. Потому что мы почему-то все трое любим Средиземное море зимой.

Сидим на балконе Галино-Глебушкиной виллы, слушаем море, молчим. Хорошо, уютно. Чайки кричат, пахнет водорослями, кофе.

Смотрю я на Галю с Глебушкой: ну, никак не скажешь, что ребят поштормило. Всё им нипочём.

Прямо и не знаю: в чем секрет человеческой силы? И где находится волшебный источник того самого неиссякаемого оптимизма? И ключ, опять же, к счастью?.. Тю, да и только.

Маду

Я люблю Италию. За климат. Искусство, конечно, искусством, руинки руинками, но это в Италии, поверьте, не главное. Где-нибудь в Тоскане — после двух-трех дней пляжной нирваны — перестают слоиться ногти, не шелушится больше кожа, даже начинают завиваться волосы. Вообще становишься человеком. Искусство, конечно, вечно, но если бы надо было выбрать между каким-нибудь Колизеем и болонскими спагетти — я бы выбрал спагетти. Сами итальянцы, кстати, в гробу видали все эти двухтысячелетние кучки столбов, наваленные по стране значительно чаще, чем автосвалки

Однажды летом мы ездили по центральной Италии. Жена измучила меня культуркой, таская из города в город и педантично залезая в каждую историческую подворотню. А подворотни там, как известно, все исторические. В каждой кто-нибудь родился или кого-нибудь зарезали.

Городишки встречали нас своими дежурными «дуомо» и «батистеро», похожими друг на друга, как улыбки старых итальянок. Встречали приветливо-наплевательски. Я зевал и поддерживал разговор примерно так:

— Здравствуй, дуомо. Где же твой батистеро?

Или:

— Батистеро вижу, а дуомо где? Где дуомо-то, ёлкина мать?

Я твердо знал, что эти ребята должны быть вместе. Еще я знал, что в два мы обедаем, то есть я законно выпью пол-литра «вИно ди каза», домашнего вина, от которого сразу начинаешь глупо улыбаться, наверну тарелку местных макарон по-флотски и опрокину чашечку «каппучо». Потом будет час сиесты у какого-нибудь фонтана с грязно-мраморными писающими младенцами. Потом, правда, будет еще пара часов суетливой культурки. Но их выдерживать легче, потому что греет мысль об ужине…

У нас с женой был джентльменский договор: неделю мы похотливой интеллигентской трусцой шакалим по камням, а неделю нормально отдыхаем. Как белые люди. На море. Никаких «дуомо» и «батистеро». Солнце, море, покой. Сначала, еще осенью, переговоры велись по варварской схеме 12:2. То есть экскурсионная некрофилия должна была занять двенадцать дней! К зиме, проявив чудеса дипломатического искусства, я отстоял схему 10:4. Наконец, к апрелю мною был достигнут прорыв, подобный прорыву Грибоедова в Персии: 7:7. Туркманчайский фурор. Персы повержены в прах. Как мне это удалось, я до сих пор не пойму. Может быть, дело в том, что я внешне чем-то похож на Грибоедова, а у жены пятьдесят процентов персидской крови?

За семь дней мы объехали Рим, Флоренцию, Болонью, Пизу, Венецию и еще десяток городов, названия которых слились у меня в одно зевотное «дуомо — батистеро».

Рим — рыжий. Как ослик. Об этом уже кто-то сказал. В Риме много приставучих наркоманов. Вообще-то Рим, как и Париж, — чисто японский город. Японцев там больше, чем римлян. Еда там хуже, чем в провинции. Рим я люблю. Это большая каменная деревня. Волков я там не встречал, но собаки бегают вполне дикие.

Флоренция — она полосатая, как мои детские гольфы. Город дрожащих от напряжения микеланджеловских торсов, которым хочется сказать «расслабься» или «а-а». Там по-средневековому (наверное, это и есть главный запах средневековья) пахнет кожей. Запах кожи скорее не запах, а звук. Когда глубоко вдыхаешь его и замираешь, он продолжается в мозгу. Ни розы, ни уксус не длятся, а кожа длится, словно нота «до» после удара по клавише.

Болонья — город-крепыш. Толстенький русский кремль цвета жирной мясной подливы. Всё плотненькое, сытное. В детстве я думал, что «болонья» — название блюда. Что-то вроде ботвиньи.

В Пизе все поголовно фотографируются у башни — как будто ее поддерживают. И каждый думает, что он это первый придумал. Башня действительно кривая. Но не очень. Вид у нее замученный. Если бы не изумрудная до неестественности лужайка вокруг и не белоснежные, как вставные зубы, дуомо и батистеро, — зрелище было бы душераздирающее. Пизанская башня — это итальянский Иа, к которому никак не придут Винни с Пятачком.

Венеция не производит впечатления города. Это большая коммуналка на воде. Там сложная система коридоров, закоулков, тупиков. Веселая, бестолковая, неопрятная, с красивыми блестящими безделушками. Знаменитая площадь — большой двор, где раздвигаешь голубей ногами, как бумажный мусор. Ими можно играть в футбол — они не обидятся. Они этого даже не заметят. Фонтаны в Венеции — те же песочницы. Кафе — столы для доминошников. Там хорошо. Хотя домовой в этой коммунальной квартире не очень добрый. Венеция, конечно, место с чертовщинкой. А как ей быть другой? Все стихии здесь перепутались, как волосы у ведьмы.

Все это мило. Но на восьмой день мы, наконец, остановились в каких-то апартаментах около городка Фоллоника. Начался отдых. Фоллоника — это итальянская Сызрань. Ничего интересного в этом городе нет. Но дуомо и батистеро — это святое.

На море в Италии особенно остро чувствуешь себя белым человеком, потому что по пляжам бродят толпы негров, продающих всякую ерунду: темные очки, ремни, браслетики. Они приезжают на заработки из Африки. Продать им, кажется, почти ничего не удается. Скорее всего, они ходят туда-сюда, просто чтобы посмотреть на белых женщин. Они печально, как чеховские чайки, покрикивают: «Хелло! Хелло!» Некоторые из них наглые, некоторые забитые. Но все плохо пахнут.

С одним из них мы подружились. Его звали Маду.

Маду — высокий, худой, на редкость опрятный и симпатичный гвинеец. Говорит он на чудовищном французском с яркими итальянскими заплатами. Или наоборот: на странном итальянском под острым французским соусом. Маду — философ. Меня он называет «Шеф-муж». Жену — «Его жена». Речь Маду перевести нелегко, но я попытаюсь.

Каждое утро Маду появляется около десяти. С глубоким вздохом сваливает с плеч огромную сумку. Садится на песок:

— Здравствуй, Шеф-муж, здравствуй, Его жена.

— Здравствуй, Маду, как дела?

— У Маду тяжелый бизнес.

Слово «бизнес» он произносит гордо. Маду некоторое время сидит, философски ковыряется в пальцах ног. Потом спрашивает, глядя на море:

— Что делает в жизни Шеф-муж?

Я понимаю, что сегодня Маду в своем обычном философском настроении. С легким коммерческим привкусом.

— Шеф-муж — учитель, — отвечаю я.

— Это тяжелый бизнес, — со знанием дела говорит Маду. — Надо много говорить. Надо помнить много слов. Это не так легко.

Молчание. Маду усвоил очень важное правило: надо говорить немного и делать паузы, глядя в море. От этого слова приобретают вес.

— Шеф-муж и Его жена знают страну Гвинея?

В вопросе звучит легкий оттенок угрозы.

— Да, конечно, — отвечает Его жена. — Гвинея в Африке.

— Гвинея не в Африке.

Пауза. Надо изумиться.

— А где же? — изумляются хором «Шеф-муж» и «Его жена».

— Гвинея — в сердце Африки.