Читать интересную книгу Рассказы - Владимир Елистратов

На лице Маду боль. Он как бы говорит: «Эх, Его жена, Его жена, такую песню испортила!» Маду смотрит на море. Бормочет себе под нос что-то подкожное, гвинейское. Потом произносит. С мейерхольдовской экспрессией:

— Когда Маду приедет в Уасу, его обнимет жена. И его обнимут шесть детей. Они теплые. Маду ляжет на пол, и шесть маленьких детей будут ползать по Маду, обнимать Маду и целовать Маду. Это хорошо, когда дома много детей. Они теплые.

Хорошо, конечно, особенно если десять месяцев в году их, теплых, не видеть.

— Маду уговорит Тото без денег.

Вот это правильно.

— Но Шеф-муж и Его жена за это купят у Маду тамтам. Он недорогой.

Еще тамтама нам не хватало! Начинается торговля. Причем она изначально ведется с тем условием с нашей стороны, что тамтам нам категорически не нужен и мы его не купим не только за пятьсот долларов, но и за пять. Торговля продолжается четыре дня. Приемы, используемые Маду, удивительны. Мы узнаем, что звук тамтама действует почти так же, как «трава ста сыновей» (которая нам не нужна). Что если тамтам стоит в доме, то дом никогда не сгорит. Что внутри тамтама живет добрый дух Уампу-Таки. Что Уампу-Таки — добрый синий человечек с большим желтым животом — отгоняет грозу, успокаивает разбушевавшиеся кишечные газы, прибавляет жирности материнскому молоку, отбивает память сплетницам, лечит женщин от худобы, делая их бедра полными, как ствол пальмы («Сейчас я приду!»), и, наконец, делает запах мужского пота особенно привлекательным для красавиц. Что, когда колдун из восточного квартала бьет в свой тамтам, весь Уасу радостно смеется и влюбленные немедленно уединяются в пальмовых рощах («Сейчас я приду!»). Ну и так далее.

В день отъезда Маду принес тамтам, который стоил уже всего пятнадцать долларов. Он самозабвенно бил в него и пел нам гвинейские песни о главном, он танцевал любимые танцы Тото и Мбембы, отгонял от нас, как мух, каких-то зеленых демонов Нбенга, кусающих влюбленных в сердце и насылающих на них ревность. В этот день он ни разу не уходил за скалы, даже когда пел песню про девушку Намуки, которую лишил невинности обезьяний царь Нангу-туки, причем лишал он ее невинности, вися на ветке на одной руке и прижимая к себе красавицу Намуки другой. Во время танца Маду очень искусно и наглядно показывал, как Нангу-туки это делал.

Кончилось все обманом. С нашей стороны. Когда мы сказали, что тамтам все равно не купим, потому что у нас не осталось денег, Маду заплакал и заявил, что он выбросит тамтам в море. Мы были непреклонны: «Как хочешь, Маду, но денег у нас нет». Тогда Маду сделал царственную, как у Корнеля с Расином, осанку и сказал:

— Тамтам ваш. Но у Маду есть одно условие.

— У нас нет денег, Маду.

— Маду не нужны деньги. Пусть Шеф-муж и Его жена поклянутся духом Уампу-Таки, что выполнят условие Маду.

Спорить было бесполезно. Положив руку на тамтам, как на Конституцию, мы поклялись духом синего желтопузого Уампу-Таки, что выполним условие Маду.

— Вот оно, условие Маду, — сказал Маду. — Когда дух тамтама подарит Шефу-мужу и Его жене маленького теплого сына, прекрасного, как центральная площадь Уасу, Шеф-муж и Его жена назовут его Маду. Пусть Шеф-муж и Его жена клянутся.

— Клянемся! — сказали мы хором. И я по привычке даже отдал Маду пионерский салют.

А что? Маду Владимирович. Не так плохо.

На таможне у нас, разумеется, был перегруз. Из-за тамтама, который оказался очень тяжелым. Вероятно, из-за желтого пуза Уампу-Таки. Мы договорились с каким-то любезным, но уже теплым, как шесть детей Маду, дяденькой, что он переложит тамтам к себе. В самолете про дяденьку мы не помнили, а в Москве забыли окончательно. Вспомнили про тамтам уже дома.

Прошло несколько лет. Что я помню? Венецианские маски? Микеланджелевских качков? Жемчужную предрассветную дымку Тосканы? Рыжий, как моя старая замшевая куртка, Рим? Да, все это я помню.

Но Маду…

Жалко, что у меня нет второго сына по имени Маду.

Кто знает, может, из него бы вышел Пушкин?

Пусть бегают

В вагоне-ресторане поезда Петрозаводск — Москва властно пахло жареным горошком. И в этот царственный запах, как серебряная нить в бархат, вплетался дух сосисок. Я бы даже сказал точнее — сосисек. Молочных. Упругих, розовых и горячих, как пятка младенца.

Петя Челочёсов аккуратно намазал одну сосиску горчицей, другую — кетчупом. Укоризненно покачал головой, почесал лоб:

— Жалко, хрену у них тут нету.

Удивительное дело — человеческие фамилии. Я знал одного огненно рыжего и очень-очень худого человека по фамилии Морковкин.

Маша Менялова, моя соседка по лестничной клетке, мало того, что она работает в обменнике, она еще и пять раз была замужем.

А разве боксер Валуев не похож на гигантский гриб?

Иногда кажется, что вроде бы нет никакой связи между человеком и фамилией, но если хорошенько покопать, связь обязательно найдется.

В случае с Челочёсовым ничего копать не надо. Все Челочёсовы имеют привычку чесать лоб.

Итак, Петя почесал лоб, еще мгновение подумал, крякнул и принялся густо перчить горошек:

— Пиво-то открывай…

— Пожалей печенку, Петь, — сказал я, открывая пиво. — Перец, кетчуп, горчица… Это ж напалм какой-то…

— Не говори под руку. Советчик, тоже мне. Вот страна у нас, а?! Все всё знают: что вредно, что полезно. Как страной управлять — все знают. В собственном сортире, пардон, на седушку не напрудонить — это для нас тригонометрия. А президенту советы давать — это запросто. Каждый суслик — агроном!

— Ладно, чего ты, Петь, завелся-то?

— Вот страна, а?!. Сын — дебил, жена — кретинка, дом — помойка, а сам умнее всех. (Это я не про тебя). Все геополитики. Что ни поп, то патриарх.

Петя закончил перчить горошек. Подумал. Поперчил сосиски. Посолил и то, и другое и спрыснул всё блюдо уксусом:

— Вот теперь съедобно. Как говорил Мао? «Чем хуже, тем лучше». А то: печень, печень… У нас вообще страна людей с тренированной печенью. Понял? Ты-то чего не ешь?

— Я ем…

В моей тарелке был убогий холмик винегрета. Со скрюченной воробьиной лапкой петрушки наверху.

— Да, на этом силосе детей не натачаешь, — вздохнул Челочёсов.

— У меня уже есть два.

— Два! Семья — это что? Семь «Я». Понял? Ладно, давай за удачное завершение нашего похода.

Мы выпили и закусили.

— Попробуй моего, — сказал Петя, протягивая мне вилку с напалмом.

— Не хочу.

— Пробуй, тебе говорят.

Я попробовал. Выпучил глаза и закашлялся. Челочёсов с удовольствием смотрел на меня и почесывал лоб:

— Во! Картина Сальвадора Репина «Глаз вопиющего в пустыне». Запей. Давай: за солнечную Карелию!

Поясню. Мы возвращались из Карелии, где две недели с нашими детьми сплавлялись на катамаранах. Я с моим старшим сыном и Петя Челочёсов со своими четырьмя детьми. Ваней, Машей, Марком и Матвеем. Пятый — годовалый Лука — остался с мамой Таней в Москве. Руководили нами два молодых местных инструктора: Саша и Даша.

Отдохнули мы прекрасно. Было все, что полагается: упорно не разгорающиеся костры, сырые палатки, пороги с катамаранами, застрявшими на камнях, злобное мытье котелков, охота на верхоплавок, гордо именуемая Ловлей Большой Рыбы. Словом, сказка. И вот теперь мы возвращались в Москву. В пробки, офисы и банки.

Многодетные Челочёсовы начали с Вани четырнадцать лет назад. Потом, через два года, родилась Маша. Еще через четыре появился Марк.

Марк сначала планировался как Федя, в честь деда, но Петя Челочёсов решил не мелочиться и воспроизвести на свет всех евангелистов. Наметили Матвея, который послушно явился через два года. А вот Лука задержался на шесть лет. Но все-таки был сделан.

Друзья Челочёсовых называют Челочёсовых «че́лами». Иногда — «бандой мелких челов». Любя, конечно. Хотя мелкие челы — это самая натуральная банда.

Петя и Таня Челочёсовы отличаются абсолютно уравновешенным характером. Вывести из себя этих людей нельзя ничем. В бытовом плане. Поспорить на абстрактные темы — это святое. Но быт Челочёсовых поколебать не может. По этой причине Таня Челочёсова имеет прозвище Тётя Дамба. А Петя именуется так: «Человек, Который Уходит».

Дело в том, что Петя имеет особое свойство: в любой момент жизни он имеет эксклюзивное право встать, уйти и лечь спать.

Он может позвать всех на день рождения и сразу после прихода гостей уйти спать.

Когда он учился в институте, он уходил спать с лекций и семинаров. Просто — молча вставал и уходил. И спал где-нибудь на «сачке». А через полчаса просыпался бодрый и свежий.

Он ушел спать во время защиты собственной диссертации (его с трудом разбудили). Когда год назад родился Лука и Тётя Дамба позвонила из роддома и невозмутимо сказала: «Четыре пятьсот пятьдесят. Пятьдесят шесть», — Чел Старший спокойно произнес: «Я сделал это», — и ушел спать.

С заседания правительства Москвы, на которое Петра Федоровича Челочёсова пригласили в качестве докладчика по стратегическому планированию архитектурного облика Москвы XXI века, он тоже ушел.