Читать интересную книгу Яик-Горынович - Павел Георгиевич Малов

Из единственного зарешеченного окна с улицы проникал слабый солнечный свет. Камера просыпалась.

У окна на нарах было посвободнее. Здесь располагались самые знатные арестанты: разбойники и тати с большой дороги, душегубы, атаманы мелких шаек, фальшивомонетчики. Это была местная острожная элита, крепко спаянная разбойной круговой порукой, жестокая и мстительная. Не признающая иных законов, кроме кулака, ножа или кистеня.

Среди них выделялся громадным ростом, медвежьим телосложением и страховидным, изуродованным под пыткой палача лицом бородатый пожилой детина в отрепьях, в ручных и ножных кандалах, гремящих при каждом движении. Это был знаменитый в Оренбургских краях разбойничий атаман Хлопуша, шайка которого своими жестокостями наводила ужас на всю губернию. Хлопуша был неоднократно бит кнутом, ссылался на каторгу, пожизненно определен на уральские железоплавильные заводы. Постоянно умудрялся бежать и вновь объявлялся с шайкой таких же головорезов в родных местах, где у него оставалась семья. Под конец ему вырвали ноздри почти до самых хрящей, клеймили лоб и отправили в далекий, гиблый Нерчинск, на рудники, откуда он тоже через полгода сбежал, и вот теперь дожидался решения своей участи в Оренбургском остроге.

Помимо разбойников и татей в камере бессчетно сидел беглый крестьянский люд, несколько яицких казаков, осужденных за разные провинности, но в основном по делу об убийстве в прошлом году на Яике царского генерала Траубенберга и атамана Тамбовцева со старшинами, малость инородцев, дезертиры из крепостей и дальних степных гарнизонов, старообрядцы, страдающие за крест и бороду. Отдельной стайкой притулились в углу польские конфедераты, брезгливо и с ненавистью смотревшие на всех окружающих. Впрочем, колодники, не любившие спесивых шляхтичей, отвечали им той же монетой.

Вскоре после пробуждения в коридоре загремели шаги, кормушка в двери камеры отворилась, и раздатчик баланды зычно, командирским голосом прокричал:

– Подходь по одному, подавай миски!.. Да не скопом, мать вашу за ногу, по одному, сказано!

Арестанты огромным, беспорядочным стадом толкались у двери, просовывая в окошко глубокие железные миски. Всяк норовил опередить другого, боясь, что ему не достанется. В толпу у кормушки клином врезалась группа лихих, чубатых молодцов разбойного вида – подручные атаманов. Грубо растолкав колодников, они освободили проход, выстроились цепочкой и стали быстро передавать порции с баландой своим патронам. При этом они покрикивали на раздатчиков:

– Гущу забирай, дядя… Поглыбже давай, лей, самому Хлопуше черпаешь!

Другую миску тоже сопровождали комментарием:

– А энто – атаману Ваньке Резвому, чуешь?.. Мосел вон тот поклади, они наваристое уважают…

Третья порция предназначалась батьке Коляде – одноглазому разбойнику из черкасс, загубившему немало православных душ на большой Сызранской дороге.

Атаманы, получив свою баланду и хлеб, лениво похлебали невкусную тюремную пищу, а кое-кто и вообще не стал, отдали остатки своим подручным, стали дожидаться вывода на работы, в город, чтобы купить через кого-нибудь съестного на базаре. Хлопуша облизал ложку, засунул ее за пояс, как кинжал. Подозвал камерного служку.

– Васька, острожная почта что говорит? Какие новостя в городе?

Тот на полусогнутых подбежал к грозному каторжанину, подобострастно зачастил:

– Люди сказывают с утра, что у губернатора бал в честь коронации императрицы… А на Яике – мятеж! Какой-то новый царь объявился: крепости берет, офицеров с казачьими старшинами вешает. Всем волю обещает… и землю.

– Здорово! – прогудел восторженно главарь. – Братва, слыхали, что Васька бает? – обратился он к атаманам.

Те неопределенно пожали плечами. Батька Коляда сказал, поправляя черную повязку на выбитом глазе:

– Самозванец, небось… Их дюже богато нонче развелось… Зимлю пахать ленятся, разбойничать боятся, маракують: царская харя поможет из грязи да в князи выпрыгнуть.

– Во-во, – подал голос атаман Ванька Резвый, – на моей памяти это уже никак пятый али шестой Петр Федорович… Всем головы порубили!

– И энтому срубят, – подытожил Коляда. – С москалями и не такие рыцари за волю бились, все головы положили! Один покойный гетман Мазепа чего стоит, ан и тот ничего поделать не смог против безбожного антихриста, царя Петра, цибуля ему в печенку!

Хлопуша с наслаждением вытянулся на нарах во весь свой немалый богатырский рост, раскинул в стороны огромные руки и ноги, натертые кандалами. Подумал, что неплохо было бы снова сбежать из острога: повидать жену с детишками, которые жили неподалеку, в татарской слободе Каргалы, погулять с приятелями в кабаке, пошалить с ватагой в ночном лесу, «пошарпать» проезжих купчишек.

Размышления его прервал вдруг яростный шум перебранки, вспыхнувшей в дальнем конце камеры между поляками и русскими арестантами. Оказывается, пришел унтер-офицер с двумя солдатами, чтобы конвоировать колодников, выносящих тяжелую бадью с нечистотами. Жребий пал на конфедератов, но те, будучи из мелкопоместных панов, наотрез отказались. Русские мужики взбеленились: как так? Мало того что на воле паны над простым народом измывались, кровушку пили, так еще и в остроге гонор показывать вздумали? Не выйдет! Расхристанный злой малый в стоптанных лаптях и серой войлочной шляпе на голове схватил громче всех оравшего поляка за грудки.

– Так не будешь выносить парашу, пан хороший?

– Не буду, пся крев, – возмущался поляк, пытаясь освободиться от его мертвой хватки. – Я тебе не холоп, а пан Калиновский!.. Панове, что же вы смотрите, – звал он на помощь других конфедератов, – уберите от меня эту грязную сволочь!

– Что? Это мы-то сволочь? – возмутились ближайшие мужики и полезли с кулаками на Калиновского.

С полдюжины конфедератов, ругаясь по-польски, бросилось на мужиков. Яростно заработали с той и другой стороны кулаки, вмиг физиономии залились кровавой юшкой.

– Православные, не выдавай! Ляхи наших бьют, – разнеслись по камере крики дерущихся.

На помощь тем и другим бежали со всех сторон люди. За конфедератов почему-то вступились мусульмане: татары с башкирами, томившиеся в остроге за мятежи. Калмыки, как более послушные и благонадежные, приняли сторону русских. Жестокая драка закипела с новой силой. В ход пошли железные миски, которыми можно было хорошо покалечить врага, если умело ударить в голову; спрятанные в щелях деревянных нар самодельные заточки; ну и, конечно, ручные кандалы. Цепями лупили врагов по спинам, как плетьми, сзади захлестывали смертельной удавкой горло. Самими кандалами били в лицо или в пах. Воздух сотрясался от мата и бешеных криков, кровь из разбитых носов и ртов брызгала во все стороны, валились на пол обессилившие или сбитые с ног ловкими ударами арестанты. Несколько человек хрипело в лужах крови с резаными ранами от заточек, а кое-кто уже и не шевелился, отдав Богу душу. Не утерпев, полезли в драку и атаманы.

Хлопуша сильными ударами пудовых кулаков отшвыривал в разные стороны худосочных конфедератов, подбирался к главарю – зачинщику потасовки пану Калиновскому. От него не отставали, поражая полячишек и инородцев с боков, Ванька Резвый и батька Коляда.

Конфедераты