и глаза его затуманились слезой.
— Слыхал? Объявился Слесарев.
— Я знаю. Вот как бывает в жизни: похоронили, а он жив…
Мать со страхом взглянула на Петьку и на мужа. Отец сиял. Она впервые видела его таким счастливым. Он никогда не был так ласков с Петькой, как сейчас, да и, пожалуй, ни с кем из детей.
— Ну, выпьем за твое счастье и здоровье, сынок! — сказал отец. — Так пожелаю тебе дождаться снова советской власти, за какую ты страдал. Хоть ты еще и мал пить, но ладно…
Петька рассказал отцу о своей встрече с Березко в Мариуполе и что он шлет ему сердечный поклон. Вкратце передал о том, что теперь делает Мартын Федорович, и его просьбу, какую он должен будет передать всем рыбакам: чтобы они не сидели сложа руки, а поднимались и били своих врагов с тыла…
— Спасибо, спасибо ему! Вот так кум Мартын! — воскликнул отец. — Скажи-ка, Мартын воюет… Да он на все горазд. Правильный он человек!
Отец умолк, опустив голову, и задумался.
Мать, расставляя чашки на столе, настороженно и тревожно прислушивалась к разговору.
Отец вздохнул, пригладил толстыми, корявыми пальцами свои широкие седые усы.
— От врага можно только ярма да петли дождаться. Вон теперь как: за одну думу о советской власти в сыру землю… Но как будешь отвоевывать власть, когда народ остался с пустыми руками? А врагам иноземцы — американцы, англичане — помогают…
— Ты, тятя, политиком стал! — весело, по-ребячьи засмеялся Петька, и его голубые, как у отца, глаза насмешливо прищурились. — Но я с тобой не согласен! Народ, тятя, скоро отвоюет свою или, и ты можешь не журиться. Отвоюет! — повторил Петька.
— Гм… — хмыкнул отец. — А чем же, сынок, он отвоюет?
— Найдет чем. Народ — это сила, большая сила! И если весь поднимется, никаким врагам не устоять.
— Ну да, кабы всем подняться, — протянул отец, — может, что и вышло бы. А то вон как Дидов: залез под землю… Что ж это, война? Задушат в подземелье… Это что спичка — вспыхнула н потухла.
— Ну, нет! Сегодня там кучка, а завтра будет много… А там и Красная Армия подойдет. Вот со всех сторон и загорится народная война… Дидову надо помогать. Стар быть бойцом — тащи кусок хлеба, селедку, картошку. Помогай, чем можешь!
Мать прислушалась.
— Люди, как мне кажется, Дидову будут помогать, — задумчиво проговорил отец, — ждут начала, как оно пойдет… Народ хочет Советов…
— Да замолчи! — вдруг с сердцем крикнула мать на отца. — Мелешь, мелешь… На што хлопцу положено знать об этом Дидове? О нем нельзя даже говорить. Ты, Петенька, не вздумай в Карантине расспрашивать: за Дидова в тюрьму хватают…
— Что ты, мама! За меня не беспокойся. Я знаю, как себя вести. Я пришел на минутку… Я давно в каменоломнях, в отряде Дидова.
— Сынок!.. Ты с ума сошел?! — с отчаянием воскликнула мать.
— Нет, мама, я с ума не сошел. Я, мама, комсомолец, ты это знаешь. Я тебе говорил, что от этого я никогда не отступлю. А кто коммунист, комсомолец, мама, тот первый должен начинать и идти впереди. Такая у нас программа, — важно сказал Петька.
По морщинистому лицу матери катились слезы.
— Послушай свою мать, не ходи туда… Там сыро, холодно. Не мучай себя и нас, не мучай, сынок… Тебя убьют.
— Не беспокойся, мама, я не один, нас много там, — разволновался Петька и обратился к отцу: — Правда, тятя, там не так страшно? Ты ведь спускался в каменоломни. Жить все же там можно?
— Можно… — едва выговорил отец.
— А как ты, тятя, смотришь, верно я поступил?
— Воля твоя, сынок, — угрюмо ответил отец. — Взялся за дело — доводи до конца. Только не лезь там зря. А я… я бы тоже пошел… Да уж стар. Я буду рыбу вам ловить. А в солдаты не гожусь — стар… Ну, с богом, сынок!
Крепко схватив Петьку и уткнувшись в его плечо, тихо плакала мать…
3
Когда Шумный прибежал в каменоломни, туда уже пришло из ближайших деревень много людей, особенно из Старого Карантина и Солдатской слободы. Они приносили с собой поржавевшие ружья, патроны, продукты. От партизан-разведчиков поступили сведения о движущихся из города и крепости неприятельских колоннах солдат.
Невзирая на преимущества противника, партизаны не прятались в подземелье, а укреплялись в самых удобных и выгодных для встречи с неприятелем местах.
На одном из высоких курганов, стоявшем недалеко от шоссейной дороги, где было главное укрепление партизан, находился Дидов. С ним были Байдыков, Мышкин, Коськов, Слесарев и Шумный. Разговор шел о предстоящей схватке.
— Ну что ж, — говорил Дидов, — раз начали, стало быть, надо сделать все, чтобы удержать в своих руках инициативу. Чего бы ни стоило нам, но нужно опять заявить о себе! Если отобьем их, то тогда еще раз взбудоражим население. Люди убедятся в нашей боеспособности. А белогвардейцев это совсем собьет с панталыку.
В эту минуту на обрыве, прямо над их головами, остановился всадник на порывисто дышавшей, взмыленной вороной лошади.
— Кто это? Кто?
— А! — закричал лихой всадник, дернул поводья, и лошадь поднялась на дыбы, рванулась в сторону и мигом скрылась за обрывом, но через несколько минут очутилась в карьере и стрелой понеслась прямо к командирам.
— Кто это? — проговорил удивленно Дидов.
Дикая, взмыленная лошадь поднесла к Дидову чернявого бойкого человека в круглой барашковой шапке и в старой черной бурке.
— Вай-вай, аркадаш Дидов! — с захлебывающейся радостью выкрикнул всадник и легко соскочил с лошади. — Это ми… ми, Али Киричаев. — Он схватил руку Дидова и припал к ней лбом.
Дидов пристально смотрел на Киричаева, что-то, видимо, припоминая.
— Постой, постой… Ты со мной перебрался из Тамани сюда через пролив! Тикали вместе от казаков?.. Так ведь?
— Вай-вай! Хорошо нашла я тебя, Дидов! Помогай мне, бедный татарин! — взмолился Киричаев и вдруг отшатнулся, вытаращив на Шумного свои черные огненные глаза, как будто испугался его. Потом с какой-то кошачьей легкостью подскочил к нему. — Петька! — Схватил его руку и приложился к ней лбом. — Всех я нашла. О, карош русски люди, принимай меня, бедный татарин, в свою армия! Я джигит… я кавалерия буду у вас…
Дидов, хмурясь, спросил:
— А где ж ты был до сих пор?
Киричаев быстро отмахнулся обеими руками.
— Эх, аркадаш, товарищ Дидов! Я против помещик, буржуй, мое сердце — пролетарский сердце. Я теперь крепко знай, что Абдулла Эмир — враг бедный татарин. Я к тебе пришел. Ваш красный люди — мой душа, мой брат, мой сердца, — и он коснулся