ужасно пьет, развратничает, занимается всякими авантюрами. И сейчас Месаксуди показалось, что Мултых на деле Крылова хочет, как он выражался, сбить хороший куш. Он тут же решил проверить свое предположение.
— Георгий, я ведь тебя знаю чуть ли не с детства. Я для твоей матери как родной брат. Я хочу знать: веришь ли ты мне?
— А что такое? — настороженно спросил Мултых. — Чего вы хотите от меня, Петр Константинович?
— Я и семья Крылова просим тебя отпустить арестованного на поруки… Какая для этого потребуется сумма? У Крыловых такая ужасная драма! Никто из них не находит себе места. Наш долг — помочь им… Освободи ты его!
Мултых насупился. Угол рта задергался, выдавая волнение. Как ему выпутаться из этого дела? Если огласить — пойдут разговоры, оставить в тайне — будут приставать, не дадут покоя! Дойдет до Деникина, начнутся неприятности… Неожиданная мысль успокоила его.
— Ну что ж, на поруки я вам отдам его, — наконец ответил Мултых.
— Сколько же надо приготовить денег? — негромко спросил Месаксуди.
— Порядочно! Двести пятьдесят тысяч донскими, а можно и золотом, — шепнул Мултых. — Но смотрите, Петр Константинович, предупреждаю вас: о деньгах никому ни слова. И ему… — указал он на Гагарина, глядевшего в окно на море. — Для него только двадцать пять тысяч, а иначе вам обойдется дороже. Вы знаете, казаки за меня никого в живых не оставят…
Месаксуди очень хорошо было известно, как в городе страшились вечно пьяного Мултыха и его казаков.
— Ну, так как же, Жорж, ты согласен, чтоб они взяли его на поруки? — спросил Гагарин, отрываясь от окна.
— Да, — сказал небрежно Мултых, поднимаясь с дивана, и добавил: — Имейте в виду: в случае его исчезновения ответите и вы… Ваше превосходительство, так мы сегодня еще увидимся? — сказал он, стукнув шпорами. — Ведь вы ужинаете сегодня у моей мамы. Там будет одна девочка…
— Жорж! — с укором произнес Гагарин и, протянув ему руку, краснея, сказал: — Кланяйся маме, я непременно сегодня буду.
Не успела закрыться за Мултыхом дверь, как Месаксуди всплеснул руками и заговорил, оборачиваясь к генералу:
— Я не могу на это смотреть! Как может так испортиться человек?! Ему ведь все нипочем. Родная мать стала бояться его… Что делается с людьми! Чем это кончится?
— Ничего не поделаешь, голубчик Петр Константинович, времена жестокие, — отвечал уныло генерал. — Георгий прошел Ледяной поход, участник многих боев. Героический офицер! А пьет он! — и генерал развел руками. — Да… знаешь, у него уж очень тяжелая и грязная работа.
— Но какие слухи ходят о нем! Говорят о нем как об ужасном вымогателе. Его казаки пьянствуют в деревнях, грабят, насилуют… Ведь это же увеличивает ненависть к нам! Так нельзя…
— Что поделаешь! — и генерал снова развел руками. — Об этом известно самому Деникину.
— Ну и что же?
— Антон Иванович мне сказал: «Это же казаки. Запретить — значит убить в них боеспособность».
— Ох, как это плохо! — воскликнул Месаксуди. — Как не понимать, что все это зло обернется против нас! Это же опасно!
— Не надо нервничать, Петр Константинович. Конечно, нехорошо. Но надо набраться терпения. Терпение и кротость — вот наш девиз… Вы ведь этому, кажется, учите своих рабочих?
— Не действует. Они наглеют.
— Вот видите! А вы сердитесь на контрразведку…
5
В доме Крылова со дня ареста Олега начался разлад. Ирина поссорилась со старшим братом, объявив ему, что она считает его виноватым в аресте Олега. Она обвинила брата и в том, что по его настоянию они бросили Петроград и теперь живут в нужде. Эта ссора вынудила брата оставить дом и поселиться в казенной комнате возле казарм, где находился его батальон.
Отец сначала подсмеивался над тем, что сына прихватили в руки каратели, предполагая, что произошло недоразумение и оно, пожалуй, на пользу Олегу — собьет немного студенческий пыл и образумит его.
Ирина заявила отцу, что она будет устраивать свою жизнь самостоятельно. Она решила идти работать в городскую больницу, к хирургу Токаренко.
— Да, с этим грубым человеком тебе только и работать. Он твоего знакомого вышвырнул и тебя так же вышвырнет. Грубый человек, безбожник! У него, как у большевиков, все равные. Нет, нет, с этим самодуром я тебе не позволю работать! Ты у него наберешься дурного духа и будешь похожа на Олега. Хватит с меня одного бунтаря!
— Нет, папа. Я решила твердо: иду работать в больницу.
— А-а… постой, постой! — воскликнул профессор, вытягивая свои толстые губы. — А как же твой жених? Как посмотрит Петр Константинович?
— А что он мне? Я хочу быть самостоятельной в жизни. Хочу жить своим трудом.
— Отблагодарили! Учил, воспитывал, а они… извольте, — бросают стариков.
— Я никуда не ухожу. Что ты, папа! Я ни на минуту не оставлю тебя с мамой. Но я хочу быть независимой и самостоятельной в жизни.
— Вот-вот, точь-в-точь Олег! Он тоже самостоятельный… И всё на мою седую, старую голову. Поди, как хорошо! Сын профессора — и в тюрьме! А? Каково? Профессор Крылов взят под подозрение! Сын его — коммунист. Бог ты мой! Бог ты мой! — восклицал в отчаянии старик. — Правильно, к Мултыху его, балбеса такого! Он ему поставит мозги на место.
— Папа, молчи! Умоляю! — просила Ирина, останавливая отца. — Мултых — палач!
— Что? Не смей возражать отцу! Мултых — дворянин! Выходит, и старший брат твой — палач?
— Если брат будет убивать невинных людей, то и он палач… Я отрекусь от него!..
— Ирина! Да ты с ума сошла! Что ты говоришь? Опомнись! — простонал отец. — Ты говоришь, как Олег!..
— У меня есть свой разум, папа. Но Олег прав! — не уступала Ирина. — А неправ ты. Белые — безумная кучка дворян и помещиков. Что у тебя общего с ними? Наука для народа, папа, а они?
— Хорошо-с!.. В чем же я неправ? — спросил отец.
— Во многом. Ты только не хочешь понять или просто упрямишься. Довольно того, что ты нас затащил сюда. Может, все это и случилось только из-за твоего упрямства. Олег прав, когда говорит, что ты теряешь все — и семью и науку — ради каких-то своих старых принципов. Олег видит, куда идет жизнь. Я многое обдумала, о чем он говорил. Он у нас в семье самый светлый ум, и я прошу, папа: иди проси Гагарина, проси всех, вырви Олега из рук этих страшных людей. Я боюсь за него: он вспыльчивый, прямой, а Мултых… изверг. Я уже говорила тебе — там безумствовала свора белых офицеров. Но скажи, скажи мне: разве бы ты не протестовал против такого