на свити житы?..
К полудню мужики выкопали около кургана, на ровной площадке яму, сколотили из старых досок гроб и уложили покойника. Хоронили его со всеми воинскими почестями. Женщины плакали и бросали горсти земли в яму с причитаниями:
— Та цэ що, без попа и ховать? И вин будэ не печатаный? Пресвятая богородица, спаси и сохрани його…
Партизаны дали вверх прощальный залп и в суровом молчании долго стояли над свежей могилой товарища.
2
На следующее утро, когда Дидов еще спал, к нему прибежал Сашко Киреев с обрезом за плечами и доложил, что пришел кто-то из города и просится к нему.
— Видно, свой. Важный! — внушительно сказал Сашко.
— Шумный, сходи! Устрой ему там церемонию, как всем, и давай сюда.
— А если свой?
— Все равно, свои и коней уводят. Не доверяй, глаза завязывай.
Шумный побежал.
У захода ослепительно ярко светило солнце, разбрасывая свои ласковые лучи по зеленым росистым буграм.
Не успел Петька пройти и двадцати шагов от захода, как до него донесся могучий знакомый голос:
— Петяй! Мать моя фисгармония! Вот не думал!
Крепкий, как свинцом налитой, человек в штатском костюме оставил партизанский патруль и по кучам щебня быстро побежал навстречу Шумному.
— Да, я! Я, Петяй! — воскликнул Ставридин, поднимая Шумного вместе с винтовкой, как ребенка, на воздух. — Вот это да! Значит, ты у Дидова? А я, Петяй, тоже к нему. От Военно-революционного штаба. А ты знаешь, я ведь был на «Юпитере».
— Ну?
— «Юпитер» ушел в Батум. Я посоветовал затопить. Куда там! Боятся, дрожат, как воробьи на кизяке. Там остались одни иванморы! Ни одного настоящего моряка.
Петька повел Ставридина в штаб.
— Степан Иванович, посмотри, кого я тебе привел! — проговорил радостно Петька.
Дидов спрыгнул с лежанки.
— Здорово, моряк! С того света, что ли? — вскрикнул он. — От и зибралася бидна голота!
— И верно что так, мать моя фисгармония, — ответил Ставридин и протянул руку командиру.
Они крепко обнялись.
— Ну, брат, теперь вся гоп-компания в сборе, и татарин наш тут!
— Али здесь? — удивился Ставридин.
— Тут он, — сказал Дидов, закурив папиросу. — Петька, зови-ка его сюда, покажем ему утопленника.
— Больной он, Степан Иванович, лежит, как медведь, нюнится что-то…
— Психика у него, кажется, дюже жидка, — усмехнулся кто-то сзади.
— Да нет, — возразил Шумный.
— Ну, надо раздавить бутылочку, — произнес Дидов, подмигивая Ставридину.
Тот, садясь, осматривал с любопытством подземное жилье.
— Ну, я тебе скажу, — заговорил опять Дидов. — Я помню как сейчас твой голос. Черт возьми, как тебя тогда смыло! Жуть! Думал — погиб… Но тебя, видать, ни вода, ни огонь, ни тюрьма не берут! Мне вот про тебя капитан наш рассказывал, — кивнул он на Шумного.
Начали сходиться партизаны. Дым и копоть висели над сидевшими и полулежавшими на соломе людьми. Лица были черны, глаза и зубы блестели. Шум все усиливался, каждый говорил свое.
После завтрака Дидов присел со Ставридиным на лежанку, расположенную в самом углу, где стояло красное знамя. Главной задачей Ставридина было поговорить о согласованных военных действиях с отрядом аджимушкайцев. Ему было поручено также попросить у Дидова денег для нужд Военно-революционного штаба.
Дидов почувствовал, что Ставридин лезет в его дела. Он сразу отошел в сторону и уселся на куче соломы, где полулежал Шумный. Дидов положил на плечо Петьки руку и недовольно проворчал:
— Чуешь, Петро, как закомиссарился наш моряк?
— Дидов, мне надо с тобой поговорить, а ты будто сторонишься. Куда ты отошел?
— Вон они много знают, все тебе расскажут, — указывая на Байдыкова и Мышкина, пробурчал Дидов. — Мое дело махонькое — взял ружье да давай гонять кадюков. А вот им да Сережке Коврову — заниматься политикой! Наша политика — бой с врагами.
— Брось ты, Степан Иванович! Кажется, все знают, что ты хороший вояка. У нас в штабе всегда тебя в пример ставят.
— А что штаб ваш?
— Да не ваш, а наш! — подчеркнул с улыбкой Ставридин. — Он и ваш и наш, всеми руководит.
— Фикция! Где эти ваши отряды? — с усмешкой бросил Дидов. — Штабом воюете! Мне и без штаба видно, что делать здесь. У нас бои, а у вас все еще готовятся.
— Да я же вот и говорю: надо знать, где что делается, а ты манежишься. Иди поближе, потолкуем как полагается, войдешь в курс дела.
Дидов поднялся и опять присел возле Ставридина. Матрос продолжал:
— У нас большой отряд. И люди всё идут… Учим их. Налаживаем связь с рабочими города… Керчь выступит, не беспокойся! Вот засядем во всех каменоломнях, подготовимся и ударим всей силой. Надо действовать согласованно, помогать друг другу… А если будем воевать неподготовленные, без плана, нас по отдельности загонят в пещеры — и подыхай… А мы думаем так: осадили вас тут — мы бьем в другом месте, в третьем месте. А то разом ударим!
Дидов угрюмо предложил:
— Нужно отбирать у помещиков скот, хлеб, деньги, делать запас… На всякий случай… А то у нас, видишь, мало заготовлено, а люди идут. А вдруг закроют? Тогда и клади зубы на камни…
— Вот я-то и прислан сюда обсудить с тобой все эти дела. — Ставридин вынул из кармана папиросную бумагу и подал ее Дидову. — Это тебе от Военно-революционного штаба.
В письме была изложена просьба выделить часть денег, взятых у Окорока, для организационных нужд штаба.
Дидов прочитал и взорвался.
— А ежа под задницу ваш штаб не хочет?! — рявкнул он так, словно бухнул из обреза. — Ишь хлюсты какие! Что я им, Окорок? Надо вам на нужды — возьмите у него, у помещика. А я давать никому не буду! Это деньги отряда! А потом — я не знаю, кто у вас там, кому давать? Что вы, помещиков жалеете? Так кумуйтесь с ними, как эсеры! Ну, в общем, я не знаю там никого, я знаю свой отряд. Ишь умницы, дай им денег!
— Так, значит, ты не веришь ни мне, ни Военно-революционному штабу?
— Не верю!
Ставридин спокойно сказал:
— Ну, если так, ладно. Не веришь — не нужно. Я ухожу и доложу, что Дидов не хочет никого знать. Он действует так, как ему хочется, никому не подчиняется, никому не верит и никого не признает… и не нуждается в помощи… Советская власть ему не закон!
Дидов сжал зубы и нахмурил свои густые брови.
Партизан Данило, тот, что был похож на цыгана-барышника, с тесаком на животе, поглядывал на Дидова огненными глазами. Данило, видно, хотел что-то подсказать, но Дидов не смотрел на него, хотя и чувствовал на себе его взгляд.
Байдыков и