Читать интересную книгу Рыцари былого и грядущего. Том II - Сергей Катканов

— Вас принуждают отречься от шариата?

— Нас пока никто не спрашивал. Но люди Хасана II всем сказали: тем, кто не примет его богомерзского учения — смерть.

— Аллах сохранит вас, — с трудом выговорил Ахмад и провалился в небытие.

* * *

Через несколько дней раны почти перестали болеть. Оказалось, что, хотя ран много, но ни одной серьёзной. Через неделю Ахмад уже понемногу вставал, а через две недели смог бы сесть на коня, которого, впрочем, не было, но было серебро в поясе, который он всегда носил на себе. Пришло время прощаться с добрыми стариками. Половину серебра он решил отдать им:

— Неловко предлагать деньги тем, кто готов был отдать за меня жизнь, но я ввёл вас в расходы. Возьмите.

Старики не стали отказываться и с низким поклоном приняли серебро. Ахмада тронула их искренность и естественность. Иные устроили бы из вручения денег целое представление, а эти просто взяли и всё. В алчности их не заподозришь — если бы хотели, давно бы уже могли завладеть всем его серебром, а не половиной. И в этот момент он почувствовал, что измаилиты всегда были чужими для него. Вечно они что-то изображали, вечно красовались перед всем миром и друг перед другом. Зачем таким людям скрытый имам, зачем им истина? Они сделали бога из дешёвого факира, засевшего в Аламуте. Их истина — смерть, их молитвы — кинжалы. Если бы имам пришёл — они убили бы его. Как он раньше не замечал, что путь измаилизма — почти полное безбожие, которое сейчас лишь проявилось во всей красе, но так было и раньше: вместо скрытого имама — скрытое безбожие.

Ахмад сказал старикам:

— Вам бы лучше уходить отсюда. Знаю, смерти вы не боитесь, но жизнь среди мерзких безбожников — не лучшее из того, что есть в этом мире.

— Мы уже думаем об этом, воин. Не знаем только — куда? Может быть — в Исфахан? А ты сам — куда?

— На родину, в Сирию. Меня там, правда, никто не ждёт. К тому же, мерзкий Синан, должно быть, уже начал сеять среди сирийских измаилитов семена безбожия. Все измаилиты мне теперь враги, потому что они — враги Аллаха. Скажите, добрые люди, а вы молились когда-нибудь в мечети?

— Мы даже никогда не видели мечети.

— А мне, вы знаете, так вдруг захотелось помолиться в мечети. В моей жизни этого тоже ни разу не было, а сейчас так захотелось.

В глазах стариков засветились тёплые огоньки:

— Да хранит тебя Аллах, храбрый и благочестивый воин. Не мы тебя спасли, а ты нас спас.

* * *

Усама ибн Мункыз вышел из главной мечети Дамаска. Как и всегда после намаза, он пребывал в некоторой прострации. Все чувства его обострились, мир вокруг казался ярче, значительнее, мистичнее. В этот момент он любил смотреть на лица правоверных, читая в их душах, как в открытых книгах. Лица суровых воинов, лица хитрых торговцев, лица возвышенных созерцателей — всё это был его родной Дамаск.

Усама служил Нур ад-Дину вот уже 10 лет и ни разу не пожалел, что поступил в нему на службу. Нур ад-Дин вдохнул в Дамаск жизнь. С его приходом в Дамаске стало больше смысла. Нур ад-Дин на глазах превращался в великого объединителя исламского мира. Отношения Дамаска с франками, в том числе и с друзьями Усамы — тамплиерами, конечно же обострились, это было несколько грустно, но Усама понимал, что тут уже никуда не денешься. Если жить со смыслом — война с франками неизбежна. Тамплиеров он по-прежнему очень уважал и даже по-своему любил, продолжая втихаря с ними встречаться, но он помнил, что есть выбор, которого не избежать: либо на Харам эш-Шериф в очищенной мечети Аль-Акса будет вновь совершаться намаз, либо там по-прежнему будут сидеть эти парни в белых плащах.

Сегодня после намаза он думал о том, как хорошо было бы помолиться в Аль-Аксе и по привычке всматривался в лица земляков. Его внимание привлекло одно необычное лицо — худощавое, с большими удивлёнными глазами и короткой бородой. Лицо печального ребёнка. Кто он? Воин? Дервиш? Что-то среднее между воином и дервишем. Если бы в исламе были свои тамплиеры, этот человек был бы одним из них. Усама беглым взглядом окинул одежду незнакомца и заметил, что она так же необычная. Во-первых, он явно только что с дороги и почему-то не привёл одежду в порядок, прежде чем пойти в мечеть. Во-вторых, некоторые детали его одежды указывали на то, что он — не сириец. Лазутчик? Лазутчик богомерзских низаритов? Его нельзя упускать. Усама сделал знак слуге.

Ахмад покинул мечеть Дамаска после намаза совершенно потрясённый. Совместная молитва с правоверными мусульманами перевернула его душу. Как здорово было чувствовать своё единение с исламским миром. Как дурно было следовать извращённой воле одного-единственного человека. Отныне он, Ахмад — правоверный мусульманин. Надо ещё, конечно, во многом разобраться, найти хорошего учителя, а прежде всего — поступить на службу. Примут ли? Да свершится воля Аллаха.

В этот момент Ахмада окликнул человек, одетый, как слуга:

— Стой! С тобой будет говорить эмир Усама ибн Мункыз — правая рука нашего великого повелителя Нур ад-Дина.

Перед Ахмадом вырос человек в одеждах вельможи, на лице его было написано добродушное любопытство.

— Ты низарит? — без предисловий спросил вельможа.

— Бывший низарит, а ныне — одинокий странник на пути к Аллаху.

— Из Персии?

— Из самого Аламута. Не принял богомерзского учения Хасама II и хочу стать правоверным мусульманином.

— Почему я должен тебе верить?

— У господина нет ни одной причины верить мне и при этом найдётся немало причин меня обезглавить. Я сириец, но одет, как перс. Я плохо знаю ислам, я здесь всем чужой, нет никого, кто поручился бы за меня. Если бы я посмотрел на себя со стороны, то увидел бы весьма подозрительного человека.

Усама усмехнулся. Как независимо держит себя этот чужак. Как пленный тамплиер. Или переодетый принц. Да какой он принц — низарит, вне всякого сомнения. И всё-таки сколько в нём благородства. Глаза печального ребёнка. Усама верил глазам. Их не приклеить на лицо, как накладную бороду. Выдержав паузу эмир с иронией, несколько зловещей, спросил:

— Значит, ты не будешь возражать, если я прикажу тебя обезглавить?

— Да свершится воля Аллаха.

— Воля Аллаха свершится в любом случае, независимо от того, что ты по этому поводу думаешь. Следуй за мной.

* * *

В доме Усамы Ахмаду отвели отдельную комнату, очень скромную, но горцу она показалась хоромами. Простая еда так же показалась царской человеку, привыкшему к грубым лепёшкам. Ему выдали новую одежду, примерно такую же, как у слуг. Старую одежду забрали, но кинжалы оставили, немало удивив Ахмада. Простодушный странник не мог, конечно, понять, что дамасский эмир играет с ним, желая выяснить, как будет вести себя чужак, если ему оставить оружие. Ахмад не мудрил, он спрятал кинжалы в новой одежде примерно так же, как они были спрятаны в старой. Он понимал, что его судьба ещё не решена, и сабля по-прежнему занесена над его головой. Но он был совершенно спокоен, сам тому удивляясь. Наконец его позвали к эмиру.

— Расскажи, что произошло в Аламуте.

Ахмад подробно рассказал о непотребстве провозглашения Кийямы. Усама слушал, не перебивая, и, когда Ахмад закончил, продолжал задумчиво молчать. Ахмад осмелился спросить:

— А что Синан в Сирии?

— Развил бурную деятельность. Все сирийские ассассины пошли за ним, недовольных было не больше, чем у вас в Аламуте, их так же перебили, — Усама ответил Ахмаду, как ближайшему советнику, оставив без последствий дерзость пленника, осмелившегося задать вопрос.

Усама долго молчал и наконец задумчиво обронил:

— Значит, говоришь, теперь они считают себя пребывающими в раю уже на земле.

— Это кощунство наиболее меня поразило.

— Это не столько даже кощунственно, сколько ненадлежащее обращение с истиной. Некоторые суфии развивают анализ состояния души достаточно сходным образом — душа человека пребывает в вечном поиске мистической близости к Аллаху. Высшей иерархией души является длительное общение с Аллахом, в сущности равнозначное раю на земле. У христиан так же есть сходные идеи — душа, подражающая Христу, приобретает некоторые Его свойства и, до известной степени уподобляясь Богу, в некотором смысле переживает райское блаженство уже здесь, на земле. Ваш Хасан II — весьма учёный человек, он знаком с этими идеями, но развивает их некорректно и делает это лишь для утоления своего властолюбия. Тусклая тень рая на земле может быть доступна лишь немногим избранным праведникам, заслужившим такое состояние души трудами страшными и совершенно непосильными для большинства. А так, чтобы все, признавшие власть конкретного человека тот час обрели райское состояние души — это, конечно, полный бред.

— О, великий мудрец, учитель избранных счастливцев, — Ахмад, услышав с какой лёгкостью эмир излагает великие богословские истины, пришёл в неописуемое восхищение. Как жаждала его душа такой вот мудрости, которая никогда не была ему доступна.